Каждую минуту нашего пребывания в граничном слое Х-матрицы полтора кило люксогена отрабатывались в активном цикле стабилизации и превращались в шлак.
В штатном режиме шлак перемешивался в утилизаторе с веществом-поглотителем и помещался в изолирующие ампулы, годные к многодневному хранению.
В том самом утилизаторе, который вышел из строя час назад.
На время ремонта шлак, прожигающий обычную сталь, как уголек – лист папиросной бумаги, пришлось перенаправить в аварийный бункер с хризолиновой облицовкой.
У бункера дежурили два техника в скафандрах. На вооружении у техников состояли ведра с поглотителем и совковые лопаты. Когда в бункер с вкрадчивым шипением поступала очередная порция шлака, один техник вручную отдраивал люк, а второй быстро вбрасывал в него несколько лопат поглотителя.
Поглотитель трещал и плевался струями радиоактивного дыма. Люк спешно задраивали. Затем из принесенного ручного дезактиватора распыляли «аэрозоль Д». Аэрозоль связывал частички радиоактивного дыма и оседал повсюду в виде гнусной салатовой слизи.
На подаче ведер со свежим поглотителем стояла четверть всего экипажа.
Ясное дело, продолжаться долго подобный аврал не мог. И пока Иван Денисович под тяжелым взглядом генерал-майора восхвалял гуманизм академика Двинского, столбик температурного датчика бункера подступил к красной отметке и почти моментально перемахнул ее.
«Понимаете, Шурочка, – пояснял мне потом Вокас Суконцев, старший корабельный врач „Ксенофонта“, похохатывая и притом даже как-то подвывая гиеной, – там все светилось! Если бы не новые скафандры „Гранит-3Т“, техники получили бы лучевые ожоги четвертой степени! Представляете? Четвертой! Богатейшая клиническая картина! Поражение подкожной клетчатки! Даже костей! И это nihil aliud nisi* чисто ожоговая симптоматика, мы не говорим о последующей лучевой болезни!»
И ладно бы речь шла только о прелестях, расписанных Суконцевым. Последствия начавшегося прогорания бункера были непредсказуемы в самом плохом смысле слова. Радиоактивное заражение корабельной атмосферы, пожары, взрыв – что угодно и притом в любых сочетаниях.
– Говорит центральный! – Голос принадлежал Велиничу, командиру корабля. – Прошу срочно явиться Мормуля и генерал-майора Колесникова!.. Да, Свасьян, вы тоже подходите.
Тон командира не предвещал нам в ближайшем будущем легкой жизни. Не знаю кто как, но я сразу понял: утилизатор починить не удалось. Иначе Велинич ни за что не стал бы столь бесцеремонно вызывать в центральный отсек генерал-майора Колесникова, как если бы тот был вторым замом командира трюмной команды.
– Что? Что такое? Мы ведь еще не закончили обсуждение! – всполошился Двинский.
– Ничего не попишешь, Константин Алексеевич, – со смиренным злорадством сказал Колесников. – На корабле командир – царь и бог. Если вызывает – значит, надо. Извините.
Мормуль, Колесников и Свасьян стремительно удалились.
– Ну все, начинается, – констатировал Иван Денисович.
– Что начинается?! Имейте в виду – насчет голодовки я не шутил! – Двинский никак не желал вернуться с небес на палубу.
– Не волнуйтесь, Константин Алексеевич. Держу пари: сейчас вариант с уничтожением станций «Рошни» отпадет сам собой.
Индрик был абсолютно прав. Как всегда.
«З-з-зынь! З-з-зынь! З-з-зы-ынь!»
– Внимание, общая радиационная тревога! Сработала автоматическая блокировка переборочных дверей! Без служебной необходимости каюты не покидать! По осевым проходам перемещаться только в изолирующих противогазах!
Говорил не Велинич, а Мормуль.
«А быстро они до центрального добежали», – мелькнула мысль. И еще: «Ну все теперь. Люксогеновый шлак небось через край бункера хлещет. Только бы Таня там у себя в каюте не запаниковала… Впрочем, человек она крепкий, она не станет. А почему я решил, что крепкий? Да потому что!»
Но аргументация «потому что потому» меня не устраивала – слишком хорошо я представлял себе весь спектр возможных аварий на боевом корабле. С каждой секундой мое беспокойство за Таню росло. Дорого бы я дал, чтобы оказаться в каюте, которую она занимала вместе с тремя другими женщинами-учеными, втихаря ревновавшими молодую выскочку к своему кумиру Двинскому. (Разумеется, ревность их обреталась не в сексуальной, а в «любомудрической» плоскости.) Я бы успокоил ее, утешил, помог разобраться с противогазом, а если, не приведи Господь, пришлось бы покидать корабль – провел через хаос задымленных коридоров к спасательной капсуле…
– В крейсере по местам стоять к всплытию! Всем надеть повязки! Повторяю специально для гражданских лиц: зажмурьтесь и закройте глаза черными платками, которые находятся у вас на шее!
Это Велинич правильно уточнил. В учебном центре условные всплытия-погружения Х-крейсеров отрабатывались. Но то, что настоящие осназовцы, бойцы Свасьяна, усвоили мгновенно, семасиологам и палеонтологам из «осназа Двинского» давалось с трудом. Некоторые ученые по команде «к всплытию!» упорно закрывали платком не глаза, а нижнюю половину лица – сказывалась мода на вестерны, пришедшаяся на их детство (я тогда еще не родился).
Вот и Двинский, вместо того чтобы последовать приказу Велинича, невесть зачем вытаращился в дальний угол между подволоком и переборками.
– Константин Алексеевич, пожалуйста… – начал я, но Индрик жестом остановил меня, быстро встал, подошел к Двинскому и несколько раз провел рукой перед остекленевшими глазами академика. Обморок?
– Даю отсчет! Десять!.. Девять!
Не прокомментировав результаты своего эксперимента, Индрик сам натянул на глаза Двинского повязку.
– Что с ним?
– Почему-то в ступоре. После будем разбираться. Полагаю, все дело в Глаголе. Дистанционно воздействует на психику… Давайте, Александр Ричардович, побережем теперь наши глаза.
– Два!.. Один!..
Шибанувший в ноздри озон свидетельствовал о том, что крейсер благополучно выскочил из граничного слоя Х-матрицы.
– Всплытие! Опорожнить аварийный бункер за борт! Отсеки с восьмого по десятый – на вытесняющую вентиляцию!
Я стянул черный платок на грудь.
Двинский, слава Богу, ожил.
– Что вы видели, Константин Алексеевич? – ласково спросил у него Индрик.
– Я видел человека. Вон там. – Двинский указал в ту самую точку, на которой сфокусировался его взгляд накануне всплытия.
– Какого человека?
Пока Двинский медлил с ответом, Велинич и Мормуль, сменяя друг друга, продолжали вести по трансляции наш праздничный концерт.
Мормуль:
– Отбой общей радиационной тревоги! В отсеках с первого по седьмой герметизация разблокирована!
Велинич:
– Боевая тревога!
Мормуль, мимо микрофона, но так, что слышно по трансляции:
– Валя, ты посмотри только на эту хрень…
Велинич, тоже мимо микрофона:
– Ну ничего себе тещин блин…
Велинич, по трансляции:
– Лейтенант Пушкин, срочно зайдите в центральный!
