Свасьян рассмеялся.
– Примерно так… У меня Колесников на линии, так что извини.
– Всего доброго, товарищ подполковник.
– Всего доброго.
Прибежал боец, присланный Свасьяном для спасения Коллекции из горящего БТР. Я объяснил, что ему следует делать, а сам поплелся смотреть «Шамшир».
Честно говоря, наплевать мне было, почему клоны не задействовали плазменные пушки.
Не задействовали – и слава Богу. Может, снарядов не было, ха-ха.
Мы расположились на краю «болота» – я и Таня. Я курил, держа сигарету большим и указательным пальцами (эту манеру я перенял у «желторожих» – на Х-крейсерах такое считалось комильфо).
Моя Таня неподвижно сидела рядом, закрыв лицо руками.
Позади нас медленно поднимались в равнодушные небеса клубы жирного черного дыма, за ними виднелся до неузнаваемости измененный недавним боем пейзаж.
Было очень тихо.
Таня не плакала, как можно было бы подумать. Она находилась, как я понял, в безмолвном отчаянии, для которого у нее имелись причины достаточно веские. Ведь только что погибла Главная Ценность Таниной Жизни – Коллекция.
Осназовец в жаропрочном боевом гермокостюме, посланный Свасьяном, замешкался, чем, кстати, спас себе жизнь. Ведь средств защиты от свалившейся на голову дейнекс-камеры у осназа нет. И ни у кого нет.
А случилось вот что: при мощнейшем взрыве одного из подбитых «Шамширов» этот злополучный агрегат, наполненный жидким дейнексом, швырнуло на БТР номер 204. Адская машина упала в проем одного из открытых люков на крыше машины и дейнекс полился в пылающее десантное отделение. Дейнекс, будучи в химическом отношении еще более агрессивен, чем чистый фтор, азартно прореагировал со всеми попавшимися на пути материалами. Излишки же дейнекса через несколько секунд начали испаряться, а спустя примерно минуту сдетонировали так, что впечатления от худших часов Города Полковников в моей памяти слегка померкли.
Результат: два высокоученых трупа и один тяжелораненый полутруп (водитель «двести третьего» БТР), впечатляющая своими размерами воронка в земле и гибель контейнера с ксеноартефактами повышенной важности. Одну из стенок контейнера дейнекс прожег, а большую часть его содержимого сожрал еще в ходе химической реакции; оставшуюся работу доделал взрыв.
– Это все из-за меня, – шепотом приговаривала Таня. – Из-за меня. Я не должна была отходить от Коллекции ни на шаг.
– Если бы вы и впрямь от нее не отошли, Таня, сейчас я был бы лишен счастья вести с вами беседу, – заметил я мрачно.
Однако Таня меня, казалось, не слышала.
– А ведь сколько труда вложено… Как мы надеялись… Какие могли бы быть результаты! Ошеломляющие… Невиданные…
– Если бы у бабушки были я… – занудливым тоном закоренелого реалиста начал я, но осекся и припомнил другую, куда более жантильную поговорку. – Если бы да кабы во рту выросли грибы!
– Если бы мы не взяли Коллекцию сюда, а оставили ее в этом вашем Городе Полковников…
«Ага. Кто бы вас спрашивал, товарищи ученые, – оставлять ее или не оставлять? Как ГАБ сказало, так и сделали», – подумал я, но, конечно, промолчал.
Таня много еще чего говорила. Довольно бессвязно, впрочем. О том, как они с коллегами дрались за право исследовать артефакты на борту дрейфующего в открытом космосе планетолета «Счастливый». О теориях генезиса найденных штуковин, о гипотезах ее приятеля-чоруга…
Если бы я слушал ее внимательно, моя голова наверняка треснула бы пополам – с непривычки. Но я слушал невнимательно. Точнее, так: я слушал Таню как бы «в целом», пропуская детали. Ведь тонизирующий напиток «Победин» в моей фляге был таким вкусным. А сигарета – такой крепкой.
Только не говорите мне, что на войне лучший способ сохранить в норме психику состоит в том, чтобы вовремя превращаться в безмозглого бота, который интересуется только питанием и распоряжениями старших по званию. Не говорите! Я и сам это прекрасно знаю.
В паузах между рассказами Таня вздыхала. Вздыхала очень горько, как умеют вздыхать только любимые женщины.
А потом вдруг тихим голосом запела:
Я сильно удивился, но препятствовать не стал. За двое суток на Глаголе я успел привыкнуть к тому, что иногда… некоторые люди… да практически кто угодно… вдруг демонстрируют достаточно неадекватные реакции.
Думать об этом мне было недосуг, были дела и поважнее. Но в целом картина была близка к той, которой стращал нас Кроль на самом первом совете у Колесникова.
Я уже не удивлялся, когда ни с того ни с сего какой-нибудь неприметный ефрейтор начинал рассказывать о том, как во сне видел свои прошлые жизни. «А я, оказывается, был жрецом Артемиды. Это такая у них в Греции была богиня. Покровительствовала животным. Красивая такая баба…»
Не реагировал, когда мой сосед по обеденному столу вдруг рассыпался тихим смехом и смеялся, смеялся четверть часа кряду, хотя никаких анекдотов поблизости не рассказывали.
Я лишь дружелюбно осклабился, когда светило конхиологии доктор Сорока вдруг спросил меня: «А что, Александр Ричардович, вы скажете, если я попрошу вас набить мне морду? Я просто чувствую – надо подраться…»
Пожал плечами, когда неожиданный собеседник рассказал мне о приступах мании преследования: «Мне кажется, тут кто-то есть! И там кто-то есть! Они повсюду!»
А еще ко мне подошел один из орлов Свасьяна, быковидный молодчик с широкими ровными зубами, и заявил: «Давно хотел вам сказать – ваше прекрасно сложенное тело порождает во мне эстетическое наслаждение!»
Большой проблемы это не составляло. Но маленькую проблему – очень даже.
Слава Богу, у нас была цель. Были идеалы. Была Родина. Все это кое-как удерживало нас на волнах психической нормы. Однако полностью обезопасить нас от вспышек неадекватности даже самое святое было не в силах.
Так вот, возвращаясь к Тане… Она тихонечко пела, а я воспринимал это совершенно нормально. Ведь у нее, в конце концов, хотя бы были причины вести себя неадекватно! А это, по меркам Глагола, уже очень неплохо.
Моя задумчивость сослужила мне плохую службу – я заметил подошедшего к нам Индрика только тогда, когда он уже устраивался рядом с Татьяной. Выходило, что Иван Денисович застал меня в меланхолически- тоскливом, так мало украшающем лейтенанта после боя, настроении. В общем, я был смущен.
Лицо же Индрика было безмятежным. Оно просто излучало жизненную гармонию. Я уже заметил: чем хуже обстоят дела, тем больше похож на исполняющего желания святого Николая из детских книжек наш дорогой Иван Денисович.
Таня тотчас смолкла. И посмотрела на Индрика с мольбой.
– Но вы-то хоть понимаете? – спросила она трагично.
– Я, разумеется, все понимаю. Но что именно я должен понимать в данном случае? – спросил он Таню, глядя на нее, как добрый дедушка глядит на плаксивую внучку. – В Саратове-то я ни разу не был! Парней женатых не любил…
– Да нет, я не о том, – отмахнулась Таня. – Вы понимаете, какой утратой для отечественной науки стала полная потеря Коллекции?
– Ну… Во-первых, утрата не полная… «Меон» же уцелел. – Индрик ободряюще улыбнулся.
Действительно, так называемый «меон», который, если мне не изменяет память, Татьяна называла не то глазом, не то анусом джипса, действительно уцелел. Впрочем, прочностные характеристики у этого загадочного «меона» были таковы, что он, пожалуй, уцелел бы и в эпицентре ядерного взрыва.
