откровение его в восторг не привело.
– Да нет, рыбу, – поспешил заверить его я. – Бывает рыба без костей, правда же, Полина?
– Не бывает. По определению.
Никакого снисхождения к предрассудкам бедного парня!
Танк резко остановился.
– Э, Карась, чего встали? – осведомился сержант у водителя.
– А ты, чем трепаться, вперед поглядел бы.
Внезапно я услышал в наушниках танкового шлема то самое «шшшап-шапанат»…
И Полина услышала. И сержант Николаевский.
– Что за… – начал он, когда по корпусу танка разлились волны мощных вибраций, будто бы рядом с нами били по земле гигантским пневматическим молотком.
Николаевский прильнул к командирскому перископу.
Все имевшиеся обзорные мониторы были мертвы – оснастку видеонаблюдения на танке разбили еще в январе. Если к чему-то и мог пристроиться любопытствующий глаз наводчика (место которого я занимал), так это к панораме обычного оптического прицела.
Навстречу танку неслись густые клубы серой земляной пыли, ошметки сухих листьев, водяная взвесь. Если бы не бесконтактный «дворник», включившийся автоматически, прицел сразу потерял бы всякую функциональность.
Силуэты ближайших деревьев были размыты всепроницающими вибрациями. Будто ударили по струнам, натянутым между землей и небом.
Полина, деликатно отстранив меня, тоже заглянула в прицел.
– Давайте, наверное, назад, – сказала Полина особым, притворно ровным голосом.
– А что такое? – спросил сержант. Я обратил внимание, что он быстрыми, но экономными, до совершенства отточенными движениями готовит танковые пушки к стрельбе.
– Назад, говорю, давайте. Ехать, – пояснила Полина.
– Точно, Вадим, хорошо бы поворачивать, – поддакнул водитель.
– Разведка, Карась, – процедил сержант, упрямо покусывая нижнюю губу, – это когда наблюдение за противником ведется в любых, самых паршивых погодных условиях. Не прогулка разведка, понял?
– Это не погодные условия! – Полина сорвалась на крик.
– Доложить надо бате. – Водитель решил искать другой подход к упрямцу. – Обо всей этой… Как он скажет – так и будет.
– О чем докладывать?! – взъярился сержант. – Что ты видишь, кроме грязи?!
Исчерпывающий ответ был дан ему незамедлительно самим ходом событий.
Громыхнуло.
Пылевые тучи озарились изнутри малиновыми зарницами.
Я увидел страшное: клубящийся серый морок
Видимость улучшилась. А в паре сотен метров перед нами все вмиг исчезло в ослепительном огне.
«Атомный взрыв?!»
Деревья, которые отделяли наш танк от огненного бурана, загорелись – целиком, от корней до кроны. Ближайший к нам зеленый исполин лопнул, разорванный испаряющимися соками. Его пылающая крона, вращаясь, как отстреленный вертолетный винт, приземлилась рядом с нашей бронированной машиной.
Не дожидаясь приказа, водитель резко сдал назад. Я больно ударился о резиновое обрамление визира наводчика.
Температура в танке, как мне показалось, сразу зашкалила за пятьдесят градусов. Завыли кондиционеры.
К сожалению, вместо того чтобы просто включить возврат по заданному маршруту, водитель вел танк вручную и мы влетели кормой в пылающий кустарник, в jorshick. В панораме возникла груда горящих ветвей, свесившихся сзади на лобовую часть башни.
Надо отдать должное самообладанию Николаевского. Он хладнокровно приказал:
– Карась, внимательнее. Вперед десять…
Против того, чтобы продвинуться хоть на сантиметр вперед, в направлении огненной стены, восставали все чувства во главе с инстинктом самосохранения. Но водитель безропотно повиновался.
– Так, хорошо… Теперь переводишь на автомат, скорость «макс» – и домой.
Вдруг столбы и полотнища пламени, испепелившие огромный участок леса, исчезли. Горели только обрамляющие эпицентр деревья, кустарники, земля.
То, что спускалось с небес, самым варварским образом подготавливая себе посадочную площадку, достигло поверхности.
Импакт!
Там, где прежде бушевал огонь, промелькнули идеально гладкие зеркала бортов, изящно выгнутые исполинские колонны, громадная центральная конструкция, окаймленная малиновым сиянием. Все это пронеслось отвесно вниз и… ушло в землю!
Над поверхностью возвышались лишь четыре заостренные, похожие на клыки саблезубого тигра башни, каждая высотой с двадцатиэтажный дом.
Но что поразительно – ни удара, ни звука!
Звездолет-чужак воздействовал на материю самым таинственным образом. Он как бы «разжижал» ее. Его конструкции вошли в грунт на сотни метров, не встретив сколько-нибудь заметного сопротивления! И судя по тому, что высота оставшихся над поверхностью кривостенных башен продолжала уменьшаться, звездолет был намерен уйти под землю целиком.
– Вот это да-а, – зачарованно сказал водитель.
– Назад, назад, к чертовой матери отсюда, – слабым голосом потребовал я.
– Да, Карась, двигай, чего ждешь, – согласился сержант. – Автомат, «макс», домой.
Я так полагаю, что наружная температура брони танка была никак не ниже 200 градусов. Волей-неволей должна была повыситься температура двигательного отсека, масляной системы, узлов подвески. То, что танк в таких условиях не потерял ход, делает честь его создателям.
Машина резво крутнулась на месте. Одновременно с этим Николаевский развернул башню пушками на корму. Я испугался, что он собирается открыть огонь, но быстро сообразил, что так сержант уменьшает общую длину танка. Учитывая предстоящее бегство на максимальной скорости, это было вполне разумно.
Танк взревел и, едва не прыгнув, понесся прочь, закладывая немыслимые виражи среди горящих деревьев. Никогда бы не подумал, что двадцать тонн металла могут выказать такую прыть и ловкость!
Зона пожара сменилась полосой густого дыма, которая закончилась только неподалеку от лагеря.
В батальоне, разумеется, уже суетились вовсю. Хотя непосредственно из лагеря виновника торжества увидеть было невозможно, свидетелями его величественного низвержения стали «кукушки» – стрелки- наблюдатели в специально оборудованных цитаделях на вершинах деревьев.
Мы поспели как раз к экстренному совещанию. Улянич, Оберучев и несколько других, незнакомых мне тогда офицеров обсуждали ситуацию, сгрудившись возле огромного фургона, утыканного лесом антенн.
Мы наперебой принялись рассказывать Уляничу о том, что видели. При этом Николаевский оперировал терминами «цель», «противник», «скорость вертикального движения», ну а мы с Полиной – «кошмар», «ужас», «невероятная громадина».
Улянич доложил обо всем случившемся командованию дивизии. Чтобы избежать радиоперехвата, танкисты пользовались какой-то самодельной системой лазерных передатчиков и ретрансляторов – можно сказать, усовершенствованным старинным гелиографом. Пока семафорили туда, ждали ответа, семафорили обратно – прошло четверть часа.
– Вот, Роло, это я называю настоящей жизнью, – сказала Полина. – Сейчас я счастлива.
Я кивнул.
– Удивительно, но я тоже. Пока мы сидели на «Лазурном берегу», ни за что не поверил бы, что мне такое понравится. Но быть сейчас, здесь, с вашими военными…
