открытая, нет, у нее все-таки голливудская фигурка! Затем поспешила накрыться и спряталась.
Закусила губу.
Женя посмотрел на нее. Сердце предательски забилось. Он поспешил отвернуться, потому что больше не мог смотреть на нее.
Ее губы.
Они были и сейчас опухшие.
«Господи! Да, она оказывается, совсем не целованная была! Кто же ее так?»
И тут же предательская память, физиологическая, а не какая-нибудь другая, подсказала ему, кто.
Он вспомнил вкус этих девчоночьих губ.
За спиной послышались тихие прерывистые звуки. Женя понял, что она тоже одевается. Спешит.
Он застегнул ширинку и заправил рубашку. Не оглядываясь, подошел к двери, попытался открыть ее. Дверь была заперта. На ключ.
– Толян с братом и Володькой пошли за пивом. Сейчас придут, – сказала Юлька.
Женя посмотрел на часы. Было уже одиннадцать.
Он прошел мимо девушки, она уже оделась и зашнуровывала ботинки, и подошел к ударной установке. Сел за барабаны и взял в руки палочки. Стукнул.
По красному уголку разнеслись возмущенные стоны. Это просыпались те, кто все еще спал.
Женя продолжал бить по барабанам и тарелкам, все громче и убыстряя темп. К нему резким шагом подошла Юлька и стала что-то говорить злым голосом. Глаза у нее покраснели. Опухшие губы дрожали. Он не слышал, что она говорила, изо всех сил стараясь заглушить ее голос. И чем громче кричала она, тем громче стучал он. Стучал и смотрел невидящим взглядом в одну точку. Тупо и сосредоточено.
В конце концов, Юлька не выдержала. Она топнула ногой, прокричала что-то матерное, кажется, послала его, и побежала собирать свою верхнюю одежду. Потом она выскочила, чуть не сбив вошедшего Толяна и Володьку. Они спросили ее вдогонку, в чем дело, и она послала их туда же, куда и Женю.
Увидев, что ее нет, Женя перестал стучать и тоже стал надевать куртку и шарф. Все, кто был вчера с ним, стояли теперь вокруг и смотрели на него. И никто ничего не говорил.
– Ладно, мужики, пока, – сказал он, когда был уже у двери, – мне идти надо. Жена в больнице. Я и так опоздал.
Ему никто ничего не ответил. Только Толян открыл пиво и приложился к горлышку бутылки. Стал громко пить.
Уже за проходной Женя перестал о них думать. Он думал теперь, как он будет смотреть в глаза Маше, когда увидит ее. Сможет ли не отвести взгляд?
– Александрова? – переспросила Женю сестра, которая оказалась в коридоре. – Шестая палата? Сейчас позову.
И ушла. Только белый халат распахнулся от встречного воздуха. Это оказалась хорошая девушка. Жене еще ни разу она не попадалась.
Он устало прислонился к стене, ни сколько не заботясь о том, что может испачкаться о побелку, и закрыл глаза. Ему было страшно. Противный липкий страх, как у нашкодившего подлеца, сидел в низу живота и отдавался по всему телу.
Что он сейчас скажет?
И как никогда, никто ему не помешал добраться до отделения.
Никто не сказал ни слова. Все двери были открыты, словно приглашали его. Входи, говорили они все. Входи и расскажи о своих подвигах жене. Порадуй ее.
– Это вы Машу Александрову просили?
Женя открыл глаза. Это была опять эта медсестра.
– Да.
– А ее нет.
– Как нет?
– Ее перевели в другое отделение.
– В какое?
– В родильное.
– В родильное?!!
– Да, в роддом.
2
Лев Петрович Кузьменко очень редко задерживался на работе, потому что очень ценил свое личное время, и чаще уделял внимание ему, а не служебным делам. Пост директора школы, позволял это. Вот почему во вверенном ему учебном заведении он появлялся регулярно, но не надолго, и застать его в кабинете было делом нелегким.
Натура Льва Петровича была кипучая, но работать он не любил. Не любил, и давно разучился. Часов у него было мало, в математике он разбирался плохо, учителем был бездарным, зато прекрасно занимался служебными интригами и несколько лет назад стал директором средней школы под номером десять. На
