покрытием!
– Это я знаю… Сиживал во время оно. – Комлев был донельзя угнетен таким приемом. Но решил предпринять еще одну, последнюю, попытку примирения.
– Любава, умоляю вас, скажите мне хотя бы, чем я перед вами провинился? Что я сделал не так? И если нужно, извините меня! За все, что я сделал – вольно или невольно… Тогда, в раздевалке – это были… это были одни из лучших минут в моей жизни, понимаете?
– Не надо, Владимир… Я вас очень прошу, – жалобно подвывая, попросила Любава.
Теперь, и Комлев это заметил, в ее прекрасных, чуть раскосых глазах стояли слезы. Рывком она изменила позу – отвернулась к переборке и, опершись о нее руками, тяжело, с громкими придыханиями зарыдала.
Комлеву очень хотелось утешить ее, заплутавшую в самой себе. Но он знал, подойди он к ней сейчас со своей заискивающей нежностью, дотронься до края ее брюк хотя бы мизинцем… Такая может и убить, прав был тот давний безымянный офицер из кафетерия!
Наконец Любава овладела собой. Она высморкалась, вытерла слезы (впрочем, они текли все равно) и заговорила ровным, тусклым голосом:
– Я хочу, чтобы вы знали, Владимир… Тогда, в раздевалке – все это было ошибкой… Я была неправа, заронив в ваше сердце надежду. Я поступила дурно. И пусть Бог меня простит.
Комлев опустил глаза и кивнул.
«Блаженны плачущие, ибо они утешатся», – вспомнилось Комлеву. Эти слова из Евангелия от Матфея любил повторять его покойный отец, приходской священник Мирон Степанович.
– И наш ужин в кают-компании – он тоже был ошибкой? – без надрыва спросил он.
– Да. И ужин тоже. – Ноздри Любавы широко раздувались. – Мне не нужно было с вами встречаться. Не нужно было пить с вами вино. Не нужно было флиртовать и вселять в вас… всякие чувства…
– Уж не в монастырь ли вы собрались, Любава Андреевна? – не удержался Комлев.
– Не ваше дело! Это не ваше дело! – вновь закричала Любава, сжимая кулаки.
«Значит, вы пробрались на „Стрекозу“ не из-за меня?»
Этот вопрос так и остался непроизнесенным. Ведь ответ, увы, был слишком очевиден.
Комлеву было трудно дышать от волнения. Все услышанное и увиденное несказанно удручило его. Выпило из него последние силы. Поэтому вахтенного мичмана, рыжеволосого Вениамина – он зашел напомнить, что время свидания вышло, – он воспринял как избавление.
«Господи, и когда же я успел так мучительно привязаться к этой очаровательной истеричке?! Да что же за колдовство такое?!» – размышлял Комлев, согбенной походкой удаляясь от дверей гауптвахтенного отсека.
Все это было настолько неожиданно, настолько необъяснимо, что Комлеву оставалось только одно: уповать на то, что некий волшебный ветер, пронизывающий все слои многоцветного одеяла жизни, однажды переменится. А вместе с ним – и отношение к нему Любавы Мушкетовой…
Глава 9
Так сказать «эксперимент»
На ГКП «Ретивого» было малолюдно, а потому присутствие Комлева и Поведнова никого особенно не стесняло.
Подперев голову ладонью, Часомерский полулежал в большом черном кресле. Он принимал доклады от командиров боевых частей.
Они входили в астероидный пояс Угольный Дождь по касательной, малым ходом. Времени на то, чтобы оглядеться и прослушать эфир, было вдоволь.
Поведнова в первую очередь интересовали радиоперехваты и он жадно вбирал данные техразведки. На двух мониторах перед ним струились водопады транскриптов – это парсер сгонял в текст все пойманные звуки человеческой речи. А если требовалось, заодно и переводил на русский язык.
Комлев покосился на транскрипты и поморщился. Сплошные «исчадия Ангра-Манью!» и «Вэртрагна с нами!» – это конкордианская эскадра рубилась с ягну на орбите планеты Алборз.
– Видал, как клоны раздухарились? – Поведнов повернулся к Комлеву. – Вот сейчас изведут под корень всю враждебную ксенорасу и мы с тобой без работы останемся!
– Я бы не возражал.
– Да и я бы, сказать по совести, не возражал. Но в клонов не верю. Вечно начнут за здравие, а кончат за упокой. Финальные аккорды брать не умеют. Когда надо контрольный в голову сделать, у них всегда выясняется, что патроны кончились.
Астероид, к которому они сейчас направлялись, был выбран заранее, еще на «Славе».
Отбирали его из тысяч кандидатов по нескольким критериям.
Первым были размеры. Астероид должен был вписываться в предельный лямбда-радиус пары транслюксогеновых двигателей «Апогей». Это значило, что каждый космический булыжник, чей поперечник превосходил двенадцать километров, им не годился. Но это вовсе не значило, что годился любой булыжник меньших размеров.
Естественно, архонтессу ягну хотелось навернуть возможно более крупным предметом. Поэтому подыскивали что-нибудь десятикилометровое.
Вторым критерием была скорость вращения. Или, если угодно, экваториальная скорость.
Не секрет, что любой астероид вращается вокруг своей оси. Чем выше угловая скорость вращения и чем больше радиус астероида, тем быстрее проносится мимо наблюдателя точка, расположенная на его поверхности. На поверхности где? Обычно принимают точку на экваторе, поскольку ее скорость максимальна и задает, так сказать, верхний предел сложности посадочного пилотирования.
Все астероиды с мало-мальски существенной экваториальной скоростью не подходили. Столь грузная и инертная парочка, какой являлась сцепка «Ретивый» – «Камрань», была чересчур требовательна к условиям посадки, которая в силу мизерной собственной гравитации астероидов по своему существу была не столько посадкой, сколько «стыковкой». При «стыковке» с астероидом, который вращается сравнительно быстро, днище «Камрани» было бы попросту вскрыто, как консервным ножом, неровностями проносящейся мимо поверхности.
Из многих зол было выбрано меньшее. Их астероид – ему присвоили шифр «Орех» – имел среднюю экваториальную скорость четыре метра в секунду. «Среднюю» – потому что форма астероидов весьма далека от идеальной сферы. Например, «Орех» и в самом деле чем-то напоминал приплюснутый грецкий орех в кожуре.
И это еще было очень даже неплохо! Ибо большинство астероидов Угольного Дождя, походящих по размерам, совершенно не годились по форме: какой-то был похож на обломок каменного ножа, другой выглядел как старая картофелина, третий как половинка дыни… Посадка на подобные тела из опасной превращалась в архиопасную.
В общем, третьим критерием была подходящая форма.
Дуэт фрегата «Ретивый» и рембазы «Камрань» возник не случайно.
На борту «Камрани» находился очень ценный груз, без которого операцию и затевать-то не стоило – две двигательно-энергетические группы строящихся линкоров типа «Наварин». То есть те самые «Апогеи», исчадия гостайны, о самом существовании которых Комлев и Поведнов три дня назад узнали от главкома Пантелеева.
Огромный герметичный док, которым располагала «Камрань», был нужен, чтобы создать достойные условия транспортировки для снятых со стапелей секций линкорских корпусов, в которых были смонтированы «Апогеи».
Также в этом вылете «Камрань» служила импровизированным десантным кораблем. На ней дислоцировалось четыреста тридцать человек личного состава и свыше восьмидесяти гусеничных машин 5- го гвардейского астроинженерного батальона ВКС РД. Задачей батальона было «банальное зарытие двигателей „Апогей“ в поверхность астероида», как выразился его командир по фамилии Хладов – человек смелый, но совсем некнижный.
