разбился из-за ошибки пилотов, они заблудились во время снижения и врезались в горы, перелетев границу, всего-то в паре километров от нее.
– Эти русские! – возмущается Амина. – Они наверняка были пьяными! Русские всегда пьяные! Разве нет?
– Дорогая, все летчики проходят медосмотр перед полетом. Тем более что они летели с президентом, – увещевает ее муж Руд.
– Ах, Руд, какой ты наивный! Как можно заблудиться на современном самолете? Ведь там столько всяких приборов, локаторов и что там еще…
– А может быть, их сбили? Ты об этом подумала? Может быть, их сбили эти ребята из Сопротивления?
– Но ты же слышал, Руд: никаких следов обстрела не обнаружено, ни пробоин, ни-че-го!
– Ты такая наивная, Амина! Могли и бомбу подложить. Это же Африка! Вы как считаете, Бен?
– Я думаю, что самолет сбили, – отвечаю.
– Вы слышали, Бен, президента нашли с оторванной головой! – с притворным ужасом восклицает Амина, а сама протягивает мне бумажный стаканчик с кофе, из крышки торчит соломинка.
– Спасибо, мэм. Что, совсем без головы?
– Абсолютно!
Интересно, а скажи я им, что всю эту катавасию придумал я, как бы вытянулись их сытые физиономии? А если прибавить, что и моя любимая погибла? А? Небось, врезались бы в первое же дерево.
– Ужас, – киваю я.
Прошу высадить меня у госпиталя, прощаюсь. Интересно, за кого они меня приняли? Я смотрю на себя в огромное окно вестибюля – вполне себе городской сумасшедший, всклокоченный, в нелепом наряде, видно, что с чужого плеча, вернее, с чужой жопы – штаны висят сзади мешком, а плечи едва втиснулись в куртку.
Вопреки опасениям, к вялому меня пускают. Я представляюсь его «коллегой». Просто коллегой. Каким коллегой, откуда коллегой – беспечных буров не интересует. Мне говорят, что он лежит, но говорить может, что физически он «fine», но что не нужно его особенно беспокоить, минут десять-пятнадцать, не больше. Киваю, вхожу в палату.
Вялый лежит на спине, от него тянутся к приборам разноцветные провода.
Открывает глаза, и непонятно, узнал – не узнал?
– Ну ты как? – спрашиваю с порога по-русски.
– Нормально. Только выпить хочется. Принес?
– У меня денег – ни копья, буквально, – вспоминаю советский жаргонизм.
– У меня есть, – кивает в сторону окна. Там на стуле сложена его одежда.
Я подхожу, роюсь в карманах форменной куртки, нахожу несколько сложенных вчетверо бумажек. Ранды.
– Чего купить?
– Вискаря.
– О'кей.
Выхожу, сестре на посту говорю, что товарищ хочет апельсинового сока, очень хочет. Она понимающе трясет головой:
– Какой же он счастливчик!
– Да уж, – соглашаюсь.
В liguor store покупаю две бутылки виски, в супермаркете – жратвы, сока. Пятьдесят рандов оставляю себе.
– Принес?
– Принес.
– Давай, не тяни.
Поднимаю его голову рукой, а другой вливаю из пластикового стакана виски в рот. Морщится, расплывается в улыбке, откидывается на подушку. Приборы рядом гудят, шелестят, наблюдаю за линией на экране одного – вроде ничего не меняется.
– Ты погоди, ты не спи, – говорю, увидев, что он прикрыл глаза. – Скажи: Мария там была? В самолете?
– Мария? Стюардесса? С попочкой? Была, а как же. Вот бы я ей вставил! – он причмокивает, мутные глазки оживляются. – Еще налей.
Повторяю процедуру.
– Она погибла? – вопрос бесполезный, но не задать его я не могу.
– А как же! Они там все мертвые, ха-ха. Там такое было!
– А как ты в хвосте оказался?
– Я – в хвосте? В каком хвосте? Да ты кто вообще такой, чтоб меня про хвосты спрашивать? – вдруг вскидывается он, глаза наливаются безумием.
– Я просто спросил…
– Ты убить меня пришел, убить! Хвостатый, хвостатый! – вялый пытается кричать, но вместо крика – хрип.
– Да убил бы я тебя, убил бы, Забелин! Но тебе и так будет хорошо. Ты уж мне поверь: тебе будет хорошо. Жить ты будешь долго и вяло, безумно долго и безумно вяло, а потом умрешь. В один день. Прощай. Я больше не наливаю.
Выхожу. Где-то рядом лежит Мария. Спрашиваю у сестры, где морг, иду туда. Есть ли в списках жертв катастрофы Мария Фонсека? Есть, отвечает румяный прозектор. Хочу ли я опознать ее, спрашивает. Нет.
Вечер. Я на камне. Внизу катастрофические обломки. Вверху шелестит жесткая листва. Передо мной бутылка виски, вторая, первую я допил. Я давно не напивался, мне весело. Я бы даже смеялся, если б не оцепление внизу. Они далеко, меня не видят, но услышат точно. Поэтому покуда я молчу, хихикаю и напиваюсь. Сосу виски из горлышка, жую «Марию» и чипсы. И тихо матерно балагурю, почти про себя:
Ха-ха-ха! Отличные стишата, Бенджамин Гранатов! Прекрасные – Гранат Бенджаминов.
Ха! – эпилептики отдыхают! Хлебнул еще, глоток – изряден. Закурил. Стал считать солдат в оцеплении. Привстал, оступился, упал – больно – на камни.
– Нукось, нукось, что там наше колено? Колено Вениаминово! А, черт, болит, разодрал, раздери тебя в рыло да разъеби-подвинься!
Это лишь малая толика из того, что я выделывал, остальное помню смутно, не возьмусь воспроизвести. Помню зато, что на четвереньках стал карабкаться вниз, пока не скатился к ногам здоровенного молодого бура с винтовкой.
– А во-от и мы!.. Ха-ха-ха! Мария, Мария, «бархат кожи которой нежнее всех…»
Больше ничего не помню.
Прижимаю к груди бутылку, разлипаю глаза: ага, там еще плещутся граммов двести! Оч хор! Оч хор! Смотрю по сторонам – мертвый свет надо мной, стена, на ней макет «калаша». Это мы у Каспара – соображаю и отпиваю из горлышка. Как я здесь очутился и как не выронил бутылку – не знаю. Голова трещит, но глоток вискаря помогает, – опять в небытие.
Небытие.
Солнце в глаза. Разлепляю – надо мной на фоне раскрытой двери, через проем – солнце, и шпарит. Склоняется Каспар.
– А-а, убийца… – шепчу по-русски.
