– Бен, вы живы? – спрашивает он. – За вами приехали.
– Где трупы, Каспар, где трупы?
– Увезли, опознали и увезли.
– Да и черт с ними.
– За вами приехали ваши друзья.
– Какие друзья? У меня нет друзей и никогда не было, ха-ха-ха! А хочешь стать моим другом, Каспар? Будем вместе охотиться на самолеты! Тра-та-та-та-та-та! – я «расстреливаю» полицейского «очередью» из бутылки. – Хотя какой ты мне друг? Ты мне, Каспар, не друг, а ехидна! («ехидну» я произношу по- русски).
– Команданте Бен, команданте Бен! – слышится из-за Каспаровой спины.
Незнакомый боец улыбается во всю свою черную рожу.
– Что орешь, ехидна! – уже просто по-русски кричу ему. – Что надо?
Тот не смущается – улыбка еще пуще – просит меня подняться: машина, которую прислал за мной полковник Мбота, ждет.
Встаю с тяжким стоном, он услужливо приобнимает меня за талию.
– Прощай, Каспар! Прощай, дьявольский Каспар! Дьвольский, скучающий Каспар! – бормочу я. Меня уводят.
– Стой! – кричу с середины лужайки, той самой, на которой когда-то ночью Каспар искусил меня. – Дайте мне газету, сегодняшнюю газету.
Солдатик оставляет меня, бежит в участок. Выносит газету. Раскрываю, на второй полосе список погибших: Мария числится в нем под номером 56. Допиваю виски, ставлю порожнюю бутылку на траву. Все. 56.
Барабанная дробь, пение, яркие всполохи на стенках палатки. Шарю рукой рядом, нахожу чашку с водой, кто-то позаботился. Пью, снова пытаюсь заснуть, но певцы-барабаны не дают. Приподнимаюсь, гляжу в щель полога: у костра танцуют полуголые бойцы Мботы. На икрах ног меховые гамаши, в руках дротики-ассагаи. Юбки из леопардовых шкур. Прыгают, дрыгают ногами – вперед то левая, то правая, тычут дротиками наперевес, воют: «Ыки-ыки! Уф-уф! Ыки-ыки! Уф-уф!»
Осматриваю палатку – не моя. Да и снаружи что-то не так, незнакомое место. Наверное, я в новом лагере Мботы. Где Далама? Где Макунзе? Почему я здесь? Почему меня привезли в логово Мботы? Думать тяжело, голова раскалывается, как мы сюда ехали, не помню совершенно, последнее, что помню – 56.
Состояние катастрофическое, так всегда после дикого количества спиртного. Каждая клеточка организма требует свободы, то есть смерти, вопиет о смерти, не может и не хочет жить. Я вяло, путаясь в каждом слове, уговариваю их повременить, не торопиться, не пороть горячки. Но и сам себе не верю, а уж они, разумеется, не верят мне и подавно. Они требуют от меня распахнуть врата организма, отпустить их на волю немедленно. И я почти сдаюсь, сползаю с матраса на земляной пол, стоя на карачках, блюю, блюю.
Внезапно тамтамы снаружи смолкают. Тишина, но в ней чудится какое-то напряжение. Слегка отодвигаю полог: на поляне перед костром высвечивается на фоне кромешной африканской тьмы паучья фигура – я узнаю ее, это мканка. На голове у него маска – огромные светлые нарисованные глаза, волосы из светлой соломы, пробор посередине. Это – я.
Мканка кривляется, он то нагибается и раздвигает руками воздух – точно плывет ко мне, то откидывается назад тщедушным телом и потрясает руками за головой. Бойцы смотрят на него напряженно, серьезно, только невидимые барабанщики выстукивают ритм. В руках у мканки появляется дротик ассагаи, он замахивается им, целясь прямо в меня, я холодею, отшатываюсь. Он ведь не может, не может меня видеть! Лежу, прижавшись к земле. Ничего. Тогда я снова приоткрываю щель, мканка уже прыгает – ужимки, ужимки – вокруг костра, целясь дротиком во все стороны. Падает, словно сраженный невидимой рукой. Лежит. Барабаны смолкают. И вновь начинают дробить. Тихо-тихо, почти неслышно, громче, громче. Мканка вскакивает и пускается в дикий пляс по кругу. Зрители, очевидно, хорошо знают танец, начинают подпевать. Мканка кружится все быстрее, его движения между тем недвусмысленно эротичны – то ли он имеет кого-то, то ли его имеют… Он кружит вокруг костра, отклячив худую задницу, а руки его словно поршни у паровоза – ходят туда-сюда, туда-сюда… Кого он имеет, кто его имеет? В моем похмельном сознании мелькают, сменяя друг друга, – юный убийца Жинито, людоед Мбота, девственница Мария, Мария, которой я предложил пелеле вместо обручального кольца. Я снова блюю, не отрывая взгляда от камлания мканки.
Барабаны бьют все чаще, ритм их уже невыносим, а вопли зрителей все громче: У-у-у-ля! У-у-у-ля!
Мканка воздевает руки к черным небесам, потом срывает с головы маску-меня – и швыряет в костер. Волосы вспыхивают огненными змейками, чернеют и исчезают, как исчезает в языках пламени один мой глаз, другой… Чья-то тень проявляется возле палатки. Я запахиваю полог и рывком кидаюсь на матрас…
…В палатку входит Мбота, я узнаю этот силуэт. Сердце сжимается, мне страшно.
– Не помешаю?
Уже помешал, ублюдок, бормочу про себя, а вслух:
– Нет, я уже проснулся, Мбота.
Алфреду Закариаш Франсишку Мбота садится на стул. Неподвижное татуированное лицо освещают неровные отблески огня. Он похож на африканского божка. Да он и есть злобный дух Мфуе – первобытный, свирепый, жестокий.
Я тоже сажусь – голова на уровне его коленей. Так и сидим друг напротив друга, смотрим друг на друга – я снизу, он сверху.
– Шестьдесят один на сто двадцать три. В два раза, команданте Бен. Почти в два, – наконец произносит негр.
– О чем вы, команданте Мбота?
– Я о том, что в катастрофе президентского самолета, к которой, насколько я знаю, вы имеете непосредственное отношение, погиб шестьдесят один человек. Двое спаслись. А во время утреннего налета на наши лагеря погибли сто двадцать три бойца Сопротивления. В том числе – четырнадцать моих бойцов. Почти вдвое больше. Я об этом, команданте Бен.
– Налета? Какого налета? – спрашиваю я.
Что за новости? Я слыхом не слыхивал ни о каком налете.
– Акция возмездия, команданте Бен. И она удалась. Наши лагеря поливали железом с воздуха почти сорок минут! Живого места не осталось. Склад боеприпасов, медикаментов, продовольствия, десятки автомобилей… Все уничтожено.
– А Далама, Далама жив?
– Далама жив, его не было в лагере. Команданте Далама приказал разыскать вас. Мои бойцы разыскали, как видите. Мои бойцы очень удивились, когда увидели вас. Мои бойцы – слышите? – жаждут крови.
– Да, я был пьян. Я был в плену, я бежал, я… я… – я лепетал, я не знал, что сказать.
Да он и не ждал от меня слов.
– Уезжайте, команданте Бен, уезжайте, – убедительно и как-то даже по-отцовски вдруг сказал Мбота. – Зачем вам эта война? Эта война не про вас. Вам здесь больше нечего делать. Ваша миссия закончена. Вы приехали развлечься. И развлеклись. Белый человек любит развлечься, он только и думает, как развлечься. Белому человеку все равно – война, голод, нищета, для него все – развлечение. Кино, команданте Бен. Черно-белое кино. Мы черные, вы белые.
– Я не понимаю вас, полковник Мбота.
– И не поймете. У нас здесь все серьезнее. У нас здесь не торопливый секс на пляже с черной женщиной. У нас кровь и слезы. У вас сперма и слюни. Как тут понять?
– Мбота! Полковник! Я летел помочь. Я не виновен в том, что так случилось. Мне жаль, мне искренне жаль… Я только хотел помочь. Теперь победа близка, Мбота! Президент погиб. В столице наверняка паника! Можно идти брать власть, полковник!
– Ты не помочь прилетел, ты прилетел развлечься, получить удовольствие, белая похоть! – Мбота зарычал. – Это моя страна, это их (он показал пальцем на костер) страна! Убирайся отсюда, пока я не
