это была поляна моих надежд.
Прямо с вокзала я поехал в детдом, но Зою Кучмезовну не застал. Она работала тут старшим воспитателем, а ее муж был замначальника паспортного стола, и через него можно было решить практически любую бюрократическую проблему. С утра Зоя была на работе, а после обеда поехала в поликлинику.
– Заболела, что ли? – спросил я Лукьянчика, дежурного по первому этажу. Когда я уходил из детдома, он был в младшей группе и смутно, но меня помнил.
– Там пацан наш лежит с желтухой, – объяснил Лукьянчик. – Хавку ему повезла. К вечеру будет. У нас тут карантин, поэтому в дом не пущу.
– Сумку-то можно оставить? – спросил я, ставя ее в уголок.
– Сумку можно.
Мы поболтали с ним минут десять, я взял ключи от лодок и пошел к пруду. Было часов пять вечера. В парке, на площадке, играли пацаны из младшей группы. Я разглядел там Тамару Игоревну и не стал к ним подходить, свернул на тропинку. Она никогда меня не любила.
Лодки были по-прежнему прикованы цепями к длинному рельсу, лежавшему в траве и еще на моей памяти потерявшему рельсовый облик. Теперь это и вовсе был длинный, мхом поросший фрагмент берега с несколькими глубокими дырами, внутри которых можно было нащупать железное кольцо. Кольца были приварены к рельсу, на кольцо накидывали цепь, запирали замок. Я выбрал старую помятую «казанку», достал из огромного сейфа, приваренного к забору, пару весел и спустил лодку на воду. Солнце медленно планировало за деревья, а я греб, спиной чувствуя его теплые лучи и думая почему-то о своем бывшем мастере по институту – что он, интересно, сейчас поделывает? Наверное, пишет очередной роман, какие- нибудь «Теплоходы любви». Ему есть, что сказать человечеству, эх!
Поляна моя, привет! Последний раз я был тут недели три назад, когда приезжал прописываться, и с той поры ничего тут не изменилось. Времени у меня было завались. Из тайника я вынул круглую железную коробку, в которой хранились мои детские драгоценности. Перочинный ножик, зеркальце с отбитым углом, письма, два зуба, какие-то билеты на какой-то спектакль. Ну и прочая щемящая чепуха. Когда я вышел из детдома, мне дали комнату на Большой Коммунистической, и я жил в ней до самого института. А потом сдал и уехал в Москву. Одежду и книжки отнес Зое Кучмезовне, а коробку привез сюда, так оно было вернее. Она была как бы залогом моего сюда возвращения. Я сидел на траве, курил, перебирая всю эту смешную, но ценную мелочь, и будто бы со всем этим прощался. Неподвижная гладь пруда время от времени шла кругами – это окунь гонял мальков, а лодка неподвижно стояла у берега, и поднятые весла напоминали… чуть не сказал «поджатые крылья».
«Голубятня на желтой поляне» – таким было название одной книжки, которую я читал в детстве, но забыл, кто ее написал. Но не Глеб Воронин наверняка.
И вот так всегда – стоит только вырваться из Москвы хотя бы на пару дней, еще не доехав до пункта Б, тебе уже позарез хочется назад, в это метро, в эти улочки, в этот изнурительный ритм. Зачем? Зачем мне в Москву – в эти проблемы, в эту грязь, в эти иллюзии, которые она так ловко помогает питать? Легче там, что ли?
В чем-то, конечно, и легче, но не в этом же дело – мне нужно туда, чтобы быть ближе к тебе, Анечка. И все это вранье, самообман – что ты мне не нужна, жалкая попытка хотя бы мысленно тебе отомстить, расквитаться за разлюбовь – вот что это такое. Потом я уснул.
Зоя Кучмезовна появилась часов в девять – я ждал ее в фойе, ставя который уж там по счету мат Лукьянчику. Играли на шоколадные конфеты; у меня от них уже все слипалось. На днях Прохоровская кондитерская фабрика подарила детдому полмашины своей неликвидной продукции, так что со сладким нынче тут был полный порядок. На всех этажах шла вечерняя уборка: гудели пылесосы, на дворе выбивались ковры, шумела вода в трубах. Зоя угостила меня бананом, и мы с ней пошли на улицу, в беседку. Ей было лет пятьдесят, седые волосы она собирала в пучок на затылке, а одета была в старое трикотажное платье, висевшее на ней, как на вешалке. Сколько я ее помнил, вечно она ходила в одном и том же платье – и зимой, и летом, да и туфли на ней были, кажется, тоже одни и те же, всепогодные башмаки землистого цвета с маленькими пряжками по бокам. Я ей дарил, помню, с получки осенние сапоги, но она почему-то их не носила.
Зоя при мне позвонила мужу и вкратце объяснила ему мою ситуацию. Он что-то ответил.
– Завтра к десяти подъедешь в паспортный стол, – сказала она, пряча телефон в сумочку. – Иди прямиком к нему в кабинет. Сфотографируйся в Доме быта, там моментальное фото… – Она достала мне еще один банан. – Где собираешься ночевать?
Я обнял ее за плечи и сидел так, раскачиваясь из стороны в сторону, и ничего не отвечал. Я сидел бы так с мамой. Раньше Зоя частенько брала меня к себе домой на день-два, и я, помню, все ждал, что однажды она заберет меня насовсем. Мне очень этого хотелось. Но она не забрала.
– Найду, Зоя Кучмезовна, не проблема.
– Хочешь – приходили к нам, Рифат Мерсалимович обрадуется.
– Спасибо, Зоя Кучмезовна, я, наверно, к Мишке Гашеву пойду.
– А его нет, – сказала она.
– В смысле?
– Забрали Мишу на той неделе… Ты кушай банан-то, у меня еще есть… Зато в городе, знаешь, кто появился? Ты помнишь Ганса?
Я чуть не подавился бананом.
– Ганс появился? – Это была ты еще новость! – И давно?
– Вчера заходил. Магазин продает на Яна Райниса. Деньги, говорит, нужны.
– А Мишке сколько дали?
– Еще нисколько не дали, просто забрали. Говорят, лет восемь-десять дадут. Вооруженный грабеж, угон машины, сопротивление властям. Он милиционера в плечо ранил. При обыске оружие нашли, наркотики…
– Он же не кололся, Зоя Кучмезовна. – Мишка был моим другом, и я хорошо знал его слабости.
– Но нашли же, – сказала она.
Потом ее позвали к телефону, и я ушел. Уже подходя к остановке, вспомнил про сумку, но не стал возвращаться. Без зубной щетки и чистых носков уж как-нибудь обойдусь, а документы и деньги при мне. В автобусе я думал про Мишку и вспоминал, как мы угоняли с ним машины с привокзальной стоянки и как он учил меня соединять провода напрямую, в обход замка зажигания. Он делал это молниеносно, на ощупь, а еще у него была электронная самодельная приспособа для пеленгации частоты радиосигнала с брелока, и Мишка говорил, что с этой штукой мы вообще горя знать не будем. Потом мне прислали вызов из Литинститута на экзамены. Если бы не Москва, меня, наверное, повязали бы раньше Мишки. Потому что не с моим счастьем соединять провода напрямую – это уж как пить. Я доехал до сквера имени Калинина, а дальше пошел пешком.
На одном из перекрестков меня окликнули. Здесь, в центре, было гораздо светлее из-за витрин и многочисленных фонарей. Под светофором, среди скромных наших авто, выделялся не то красный, не то черный «Мерседес» на два места, каждая фара величиной с колесо. Какой-то человек в темных очках «базилио» (это в такую-то пору!) махал мне из салона и называл по имени. Когда дали зеленый, «Мерседес» первым ушел с места в ближайший же переулок, и я глядел ему вслед, переходя улицу Карла Маркса. Кто бы это мог быть? Я успел перейти только Карла, как из переулка деловой походкой вышел некто рослый, в очках и блестящем костюме, и лишь вблизи я узнал Толика-Феликса Каретного, моего постоянного спарринг-партнера. Мы не виделись года три, и за это время он привел себя по всему видно в большой порядок.
Обнялись. Явно, явно нездешний вид. Неделю назад вернулся из Вашингтона, я разве не слыхал, что он теперь главным образом там? Экспорт-импорт лекарственных препаратов, все кругом схвачено. «А ты, Андрюх, говорят, в Москву переехал? – озабоченно спросил он. – Слушай, а я бываю в Москве, у фирмы там офис на Сретенке, вот визитная карточка, тут телефоны, давай созвонимся? Слыхал про Спартака, Андрюх? Не слыхал? Убили его в Рузаевке, в драке, – он там не то казино, не то ночной клуб охранял… – Толик не давал мне рта раскрыть. – А о моей жене слыхал? Нет, с Майкой я развелся, она в Израиле, кажется, у меня теперь Соня, бизнес-вумен с двойным гражданством, мы только что из-за Атлантики, времени, честно
