Элемент крови

ни звучало при данных обстоятельствах.

Химик нахмурился, подперев подбородок кулаком. В столь сумрачном состоянии он пребывал недолго – чертыхнулся, махнул равнодушно рукой. Его просили выяснить – он все выяснил. Что делать дальше? И так понятно. Шеф сказал, чтобы он не стеснялся беспокоить его в любое время – он-то все равно никогда не спит. Что ж, сейчас он ему позвонит, а потом со спокойной душой ляжет спать. Отмучался – ну прямо гора с плеч.

Внезапная мысль пронзила его, словно молния. Отбросив стул, профессор быстро наклонился к микроскопу. Не может быть! Схватив кружевной платок, Менделеев опять протер стекло круговым движением. Нет, он не ошибся – так оно и есть. Невероятно! Но как это могло случиться? Бред. Получается, кто-то нашел способ, чтобы… Стоп-стоп-стоп.

Профессор ухватился за край стола, схватившись рукой за сердце. Рука скользила по поверхности, он почувствовал, что сейчас вот-вот без сил упадет на пол.

Ну и новость. Настоящая сенсация, шок. Так, только не нужно этого мальчишества – обойдемся без резких движений. Сейчас он сядет, успокоится… Возможно, выпьет стаканчик чаю с коньяком, коньячные талоны у него еще не кончились, а после этого не спеша повторит анализ, чтобы окончательно убедиться.

Блокнот! Где блокнот? Куда он его положил? Надо срочно законспектировать хотя бы в двух словах это сенсационное открытие. Ах, вот… Оказывается, он уже давно держит брошюрку в руках. Склеротик.

Лихим почерком профессор торопливо набросал несколько строчек. Небывалое волнение переполняло его, не в силах продолжать, он отбросил перо в сторону, ослабил узел галстука. Неожиданно ему захотелось ощутить дуновение пусть затхлого, но все же свежего подземного воздуха. Химик подошел к окну, раздвинул шторы и открыл оконную задвижку – в комнату ворвался шум теплого дождя.

С наслаждением втянув ноздрями запах пропитанного влагой асфальта, Менделеев оперся обеими руками на подоконник, стоя в ареоле яркого света. Мертвая ночь вокруг – хоть глаз выколи, хотя, по его представлениям, часа через полтора зажгут огни. Правда, с наступлением рассвета птицы в городе не пели – солнца-то все равно не существовало.

…Киллер, пристально рассматривавший лицо с окладистой бородой в оптический прицел, понял, что дальше тянуть незачем, – профессор сейчас уйдет обратно в глубь комнаты. Все в порядке – с такого короткого расстояния промахнуться физически невозможно. Не до утра же ему здесь на ветке сидеть, ноги давно затекли.

Он коротко выдохнул и плавно, как в замедленной съемке, нажал на пружинящий курок винтовки. Раздался резкий хлопок, который прозвучал в ушах раскатом грома. Профессор Дмитрий Иванович Менделеев, впрочем, его не услышал. А в следующий момент он не слышал уже вообще ничего.

Глава тридцать вторая Записка (5 часов 14 минут)

В одних трусах валяясь на измятой продавленной постели, Калашников лечил головную боль надоевшим эрзац-кофе и размышлял, что скоро привыкнет не спать ночами – если подсчитать часы его сна за последние трое суток, получается негусто. Прихлопнув пару комаров, Алексей встал и стряхнул раздавленные тельца в окно – эти твари умудрялись оживать всего за десять минут, после чего опять принимались за дело.

Кровать снова застонала пружинами под весом его торса, и стоявшая с краю чашка с кофе подло опрокинулась на простыню, чуть не обдав его горячей черной жидкостью с ужасным запахом. Калашников собрался расстроиться, но передумал – закрыв пятно одеялом, он лег сверху. Сущая ерунда по сравнению с тем, что творится в его голове. Побриться бы, что ли – щетина шею колет. Хотя побреешься тут, когда бритва – ржавая «Нева», других в городе нет.

Трудно искать преступника в городе, где население каждый день пополняется сотнями тысяч новых граждан. Надо будет подробно расспросить Ван Ли, какие методы применяла полиция в Китае: чтобы прошерстить столько народу, нужно вкалывать двадцать четыре часа в сутки. Впрочем, в России-матушке полицейским тоже легко не работалось – зарежет кого-нибудь грабитель в Иркутске, а потом ищи его – то ли он в Варшаве со шмарой в обнимку, то ли в Самарканд кутить укатил. Немудрено, что Шеф предпочитает не брать на работу в Учреждение жителей малонаселенных стран, особенно европейских. Посади в их контору гражданина Люксембурга, так он через неделю запсихует и в окно выбросится.

Приподнявшись на локте, Алексей вновь поднял на уровень глаз изрядно порванный кусок плотной оберточной бумаги. Буквы расплывались, подрагивая, – кофе уже не действует, надо пойти умыться, что ли. Прищурившись, в сотый раз он уставился на почерк с завитушками – все диктаторы обожают пошлые завитушки.

«Ты ошибаешься. Ищи тринадцатого. Говори с ним о Книге. То, что ты хочешь найти здесь, находится там».

…Тринадцатый. Раньше он много раз задумывался, почему никогда не видит в городе этого человека, имя которого ему было знакомо чуть ли не с рождения. Только год назад Алексею удалось узнать правду относительно места его постоянного пребывания. Эта новость существенно удивила Калашникова: ведь после смерти тринадцатого ни одна живая душа не сомневалась, что он отправился прямиком в Ад. Где ж такой сволочи еще быть, как не тут?

Но оказалось, этот тип сыграл чересчур большую роль в формировании человеческой истории, чтобы мирно существовать вместе с остальными грешниками. Калашникову рассказывали, что Главный Суд, прозаседав целых пять лет и подробно изучив многочисленные предложения Учреждения – видимо, в то время там тоже существовали проблемы с креативом – так и не выбрал для тринадцатого подходящего наказания. Решили так – заключить под домашний арест до Страшного Суда, когда так или иначе придется раздавать всем сестрам по серьгам.

Но самое смешное, что будущее этого финального события по-прежнему находится в тумане: последний раз Страшный Суд ожидали в двухтысячном году, до этого – в тысячном. Сейчас вообще никто не берется предсказать точную дату. И у Небесной Канцелярии, и у города гигантское количество дел, все попросту тонут в бумагах, доводах и согласованиях. После серии споров между Голосом и Шефом ориентировочной датой конца света постановили считать трехтысячный год. Вполне возможно, его опять перенесут.

Тринадцатый, чью судьбу не смог определить Главный Суд, был помещен в особое заключение – ему выделили отдельную территорию между Раем и Адом, которую охраняли как слуги Шефа, так и ангелы. Многие с таким решением были не согласны. Кто-то полагал, что это слишком суровое наказание: люди, убившие миллионы, спокойно обслуживали городские столовые или работали в качестве сантехников. А он, погубивший лишь ОДНОГО человека, на протяжении тысяч лет считался главным преступником на Земле! Другие считали – за то, что совершил тринадцатый, нет прощения, равно как и не существует такого жестокого наказания, которому его следовало подвергнуть.

Алексей опустил затекшую руку с посланием, ощущая неприятные покалывания в пальцах. Тревога сменилась раздражением. С какой стати он так разволновался? Ведь Сталин не является новой инкарнацией прорицательницы Ванги – откуда ему известно про тринадцатого? Сначала дед отказывается отвечать на вопросы, а потом под покровом ночи бежит из камеры – и вдруг оставляет адресованную ему записку? Подозрительно. Однако, как любили повторять наводнившие в 1937-м город советские бюрократы, «сигнал поступил, и его следует проверить». Да и приятель из отдела графологических экспертиз, изучив по его просьбе кусок оберточной бумаги, подтвердил – это действительно почерк Сталина.

…Имя Иуды Искариота, несостоявшегося апостола, который навсегда сделал число