помолиться о его душе… Вы же знаете, что у меня произошло…
– Ужасно это, просто ужасно, – захрюкал лейтенант, дыша в лицо собеседнику кислой смесью перегара и дыма. – Кто бы мог подумать такое про Иванушку? А тут раз – и пропал. Даже тела мы не нашли, только записку, что кончает с собой, на берегу реки, да одежды обрывок. Баграми искали – нету тела, небось унесло уже иль под корягу засосало. Это ж как надо бабу любить, чтобы в семнадцать лет – и головой с обрыва, а?
– Мне тяжело это обсуждать, Артемий Павлович, – тихо, но настойчиво произнес человек, глядя в землю. – Сердце не каменное – болит. Я Ивана с двенадцати лет знал, и уже тогда он не мяч с мальчишками гонял, а посты соблюдал. Для меня Ад разверзся, когда я узнал, что мальчик руки на себя наложил. Я же парню как отец был… а он не посоветовался… не пришел… не открылся… Мы помолились бы вместе, глядишь, боль душу-то и отпустила бы.
Его лицо было искажено настоящей скорбью, казалось – еще совсем немного, и он не выдержит, разрыдается. Однако по нетерпеливому виду служителя закона было заметно, что он пришел по совсем другому вопросу и лишь отвешивает положенные в таких случаях реверансы, совершенно не интересуясь судьбой юного самоубийцы.
– Да-да-да, – давился с пулеметной скоростью словами милиционер, со вкусом смакуя бычок. – У нас-то, конечно, работа такая, всякого насмотришься, очерствели совсем… Я к вам заглянул, чтобы соболезнования свои выразить, ну и промежду делом поинтересоваться, хе-хе-хе… У нас из Москвы скоро новая партия жмуриков ожидается, так хотел спросить… Рассчитывать ли мне на вас или самому их закапывать?
Человек в рясе вытер слезу, скатившуюся по щеке.
– Вы меня извините, но мне сейчас ни до чего дела нет, Артемий Павлович, – сказал он, глядя на темные очертания деревьев вдали. – Я еще в себя не пришел. Вот как ОН силы даст, так и займусь этим снова. Пока ничего делать не могу, из рук все валится.
Лейтенант довольно ясно ощутил, что на этот раз на казенные деньги его отделению уже не отправиться в сауну с девочками, похороны бомжей придется оплачивать им самим. Ему не очень понравилось такое положение дел, однако спорить он не мог.
– Ох-ох-ох… Понимаю вас, как не понять-то, батюшка… Дело-то такое, совсем молодой… – заговорил лейтенант, тоже потускнев – было с чего огорчиться. – Ну что тут сказать, слезами горю не поможешь. Все мы там будем, это вы, отец Андрей, не хуже меня знаете.
Он еще долго рассыпался в стандартных сожалениях, пока человек в черном, глядя в его жирное лицо, насмешливо думал: хорошо бы пригласить мента в подвал и там познакомить с Гензелем. Жаль, но придется упустить такую чудесную возможность, эту свинью в фуражке обязательно хватятся. Он небось уже успел раззвонить всему отделению, что направляется к отцу Андрею договариваться «насчет жмуров».
– Вижу, что вы болеете за Иванушку всем сердцем, сын мой, – он скорбно склонил голову. – Ну что ж, буду молиться за спасение души его заблудшей. Это все, что я могу для него сделать. Завтра съезжу к родителям мальчика – бедные они, помочь им надобно.
Услышав слово «помочь», милиционер заторопился, ссылаясь на срочные дела по вопросу борьбы с гидрой преступности. Человек в черном любезно проводил гостя до обочины, понаблюдав, как блюститель порядка натужно втискивает свое необъятное тело в служебный «Форд». Взревев, машина рванулась с места, осветив фарами тревожно шевелившие листвой деревья – надвигался ливень. Дождавшись, пока машина скроется за поворотом, отец Андрей кошачьим шагом направился в сторону подвала.
«Все мы там будем» – пришли ему в голову банальные и официозные слова мента.
Да, дорогой мой. Это уж точно.
Глава девятая
Том кха кхай
(13 часов 00 минут)
Нет, ну что такого люди находят в этом кофе? Совершенно непонятно. Горький, терпкий напиток, который практически невозможно пить без сахара, вызывающий пульсирующую головную боль и чувство изжоги в трепещущем от такого издевательства желудке. Да, чего только не сделает с человечеством любовь к моде. Сначала великие мира сего начинают пить непонятные заграничные напитки, а их подданные, испытывая зависть, стремятся слепо им подражать. Еще неизвестно, что было бы с кофе, если бы его не полюбил турецкий султан. В Центральной Африке тоже веками глотают по утрам тонизирующий пальмовый сок, но в Европе никакого распространения это не получило. А бушмены, жители засушливых пустошей, и вовсе пьют ночную росу с листьев пустынных деревьев – что может быть еще натуральнее? Но нет. Да будь оно проклято, это кофе!
Иуда отставил от себя чашку с прекрасно приготовленным капуччино. За столько лет он так и не смог приучить себя к этой бурде, но упрямо употреблял ее ежедневно. Больше всего ему нравилось казаться современным человеком – это выгодно отличало его от остальных, тех, кто был с ним в гроте возле Масличной горы. Трудно представить, скажем, апостола Павла в костюме от «Армани», с гаванской сигарой во рту и карманным компьютером в руках, а вот он – пожалуйста. Иуда считал себя самым умным, самым передовым из них, умеющим выживать в любых условиях. Жалко, что ОН это не оценил.
Тринадцатый не сомневался, что офицерик не сможет добиться результата, которого он страстно желал две тысячи лет, видя во сне, как беседует с НИМ на прогулке по Гефсиманскому саду – спокойно, словно равный… Но в то же время в глубине его души теплилась робкая надежда: а вдруг? Прошло совсем немного времени, прежде чем он окончательно убедился – чудес не бывает. Как всегда, ОН проигнорировал его просьбу. Что ж, тем хуже для НЕГО. Пока они с Шефом изображают из себя хозяев положения, кто-то нашел его Книгу и скоро совершит то, к чему эта парочка никак не может прийти. Возможно, они даже должны сказать ему спасибо – ну да как же, от
Он запрокинул голову, в сотый раз сладостно загибая пальцы… Палач, блудница, дракон, мертвец, ведьма, вурдалак и… Иуда улыбнулся. Уже неважно, что «и». Для него хуже все равно не будет. Первое время, лежа на коврах, он плакал от бессилия. Надо же, придумать такой идеальный рецепт – и не суметь этим воспользоваться. Тринадцатый уже знал, что все давно представляют событие так, как его нарисовал миру другой апостол, хотя на его взгляд – это скучнейшая фантазия, похожая на рекламную статью из желтой прессы.
Примерно раз в сто лет он просыпался, трясясь от ужаса. Ему виделось, что Книга найдена и уничтожена, он явственно чувствовал, как ее страницы, словно живые, корчатся от боли в пламени. Но потом страх уходил, и он понимал, это нервы, Книга – существует. Эх, как легко теперь жить на Земле, не то что в старые времена. Сейчас он мог бы спокойно сохранить текст на флэшку и не трястись, что единственный экземпляр пропадет безвозвратно. Ему не нужно было бы светиться с поцелуем в саду – он просто послал бы анонимный e-mail первосвященнику Каифе из ближайшего Интернет-кафе, и тот знал бы его не в лицо, а только под особым ником, загадочным псевдонимом. Скажем, он взял бы себе кличку God. А что – разве плохое имя?
На нефритовом столике лежали кропотливо вырезанные описания самых суровых диет из женских журналов, которые он выписывал, не таясь ни от кого – ананасовое питание Софи Лорен, отжимания Элизабет Тейлор, методика Ларисы Долиной. Ради всего святого – если им хочется, пусть считают его сумасшедшим. Но две тысячи лет в одной комнате, малоподвижный образ жизни – если не ограничивать себя в чем-то, легко раскормиться до размеров слона. Он тщательно следил за своей фигурой – занимался в тренажерном зале, игнорировал чипсы и пиво, издевательски присылаемые ему Шефом. Страницы с диетами были прижаты к поверхности массивным словарем, раскрытым на пятнадцатой странице, – как Иуда и обещал Калашникову, он начал шлифовать произношение своего зулусского. Сколько пожизненных сроков он уже отбыл в этой белой камере? Со счету собьешься.
Его томила неизвестность. Что же в данный момент происходит в этом… как его назвал офицерик …
