— Нет. Да! Я его подруга. Пустите меня к нему. Я поговорю с ним!
Через десять минут, после того как дежурный врач подтвердил полиции, что госпожа Хауг единственная из близких этого пациента, ее пропустили, и она стала медленно подниматься наверх.
— Ну и напугал ты меня, Конрад, — громко сказала она как можно бодрее. — Если бы ты знал, как это выглядит снизу, очень рискованно, они тут все страшно нервничают и не понимают, как ты мог выкинуть такую штуку.
Она добралась до второй площадки и приготовилась подниматься по ступеням выше, мимо последнего поста спасателей.
— Я сейчас уже буду с тобой, Конрад, и мы пойдем в «Des Alpes», мне необходимо расслабиться, а тебе?
Конрад не отвечал. Розмари добралась до последнего витка перед третьим этажом и начала медленно подниматься дальше.
— Ты не хочешь спуститься мне навстречу, Конрад? Я уж больше не могу, а ведь внутри есть лифт… да и холодно тут. Ну хорошо, я уже иду, Конрад. О'кей?
Она хорошо видела его. Он сидел на перилах спиной к улице, и вид у него был абсолютно безучастный.
Она преодолела последние две ступени и уже ступила на площадку — не далее чем в трех метрах от него.
— Уфф, вот я и здесь, ты что, даже не хочешь поздороваться со мной? Я тебя просто не узнаю — сидишь и не обращаешь на меня никакого внимания.
Не сделав ни единого жеста, свидетельствовавшего о том, что он узнал ее, Конрад перекинулся через перила и полетел головой вниз.
Он был единственным, кто не кричал.
Конрад Ланг приземлился мягко и только слегка пострадал в потасовке с пожарными, пытавшимися вызволить его из надувного матраца.
Его держали вчетвером, чтобы врач смог ввести ему успокаивающее, а санитары потом отнесли его в палату.
Розмари тоже понадобились успокоительные капли.
И администратору «Солнечного сада» тоже.
— Когда-нибудь это должно было произойти, — сказал он командиру спасательного отряда. — Такое идиотское предписание! Держать в закрытом отделении ключ от выхода к пожарной лестнице на всякий случай! Так уж лучше сразу приделали бы мостки для прыжков вниз!
Розмари осталась сидеть у постели Конрада. Перед тем как заснуть, он сказал ей:
— Спокойной ночи, сестра.
В тот же вечер она рассказала Феликсу Вирту по телефону о случившемся, и он спросил: она все еще возражает, чтобы о дальнейшей судьбе Конрада Ланга заботились Кохи?
— Разве могу я навязывать себя мужчине, который, выбирая между мной и прыжком вниз с третьего этажа, предпочел второе?
Симона навещала теперь Конрада почти каждый день. Она чувствовала какую-то необъяснимую связь с ним.
Симона пришла на следующий день, не зная о случившемся. Конрад встретил ее в хорошем настроении, ухоженный и опрятно одетый, как никогда. Ничто не омрачало его прекрасного настроения — от вчерашнего дня в памяти не осталось и следа.
— Целую ручку, милостивая госпожа, — сказал он хорошенькой незнакомке, которая, очевидно, пришла к нему. Он склонился к ее руке, и она увидела у него на затылке синяки, а на левом ухе рваную рану.
Она тут же призвала к ответу сестру отделения, и та рассказала ей о вчерашнем. Симоне стало ясно — это была попытка самоубийства. Она долго гуляла с ним, надеясь, что он расскажет ей о случившемся поподробнее.
Конрад радовался прогулке, как дитя. Уже начало смеркаться, когда они проходили мимо «Grand Hotel des Alpes». Конрад прямым ходом направился туда, кивнул стоявшему в дверях швейцару, как старому знакомому, и повел пораженную Симону сразу в бар.
— Small world, — сказал он барменше, принявшей у них пальто. Она назвала его Кони и принесла ему один «negroni», как всегда.
Симона заказала бокал шампанского, окончательно убеждаясь, что этому человеку не место в доме для престарелых.
— Глория фон Турн и Таксис велела приготовить князю на его шестидесятилетие юбилейный торт с шестьюдесятью пенисами из марципана. Князь, собственно, был голубым. Но это было известно только очень узкому кругу людей. Ты знала об этом?
— Нет, я этого не знала, — сказала Симона, хихикая в кулачок. Она была рада, что он обратился к ней на ты.
Когда заиграл пианист, они повторили свой заказ. Конрад вдруг встал и подошел к двум старым дамам в костюмах из ткани с крупными цветами, они сидели за маленьким столиком возле тапера. Он обменялся с ними несколькими фразами, а когда вернулся, в глазах у него стояли слезы.
— Вы расстроились, господин Ланг? — спросила Симона.
— Нет, я счастлив, — ответил он, — счастлив, что тетя Софи и тетя Клара все еще живы.
— Ах, а я думала, у вас нет родственников.
— Как вам могло прийти такое в голову?
Пока Симона рассказывала Эльвире про вчерашнюю попытку самоубийства, особого интереса это у нее не вызвало.
Но когда она спросила ее, кто такие тетя Софи и тетя Клара, Эльвира встрепенулась.
— Он рассказывал тебе о тете Софи и тете Кларе?
— Что значит рассказывал — он их встретил!
— Обе умерли шестьдесят лет назад, — фыркнула Эльвира.
Когда Симона уходила, Эльвира пообещала ей еще раз обдумать ее идею с гостевым домиком.
Администрацию «Солнечного сада» долго уговаривать не пришлось. Для нее это означало одно свободное место и, кроме того, избавление от пациента, причинившего за последнее время много хлопот.
Органы здравоохранения приветствовали частную инициативу семьи Кохов в связи с нехваткой медперсонала по уходу за больными.
Томаса Коха больше всего удивила перемена в настроении Эльвиры.
— Я тебя все-таки не понимаю, — сказал он. — Теперь, когда ты наконец можешь избавиться от него, ты снова тащишь его сюда.
— Мне его жалко.
— Это ты можешь доказать другими способами.
— Мне скоро уже восемьдесят. И мне уже ничего не нужно никому доказывать.
Сама мысль, что жалкий вид ровесника, некогда его товарища по играм, будет постоянно напоминать ему о бренности собственной жизни, была для него невыносима.
— Ну помести его, ради бога, в частную клинику, но не сюда же!
— Знаешь, я не могу забыть, как ты умолял тогда: «Пожалуйста, мама, ну пожалуйста, пусть он останется!»
— Я был ребенком.
— Он тоже.
Томас Кох покачал головой:
— Так ты еще никогда не говорила.
— Может, на этом круг и замкнулся. — Эльвира поднялась с кресла, давая понять, что дискуссия закончена.
— Но меня же не он беспокоит! — только и сказал Томас Кох. Чтобы уговорить Урса, потребовалось больше времени.
— Ты шутишь, — засмеялся он.
