— А что?
— Что-нибудь.
Конрад задумался. Он попытался привести в порядок свои мысли, по крайней мере настолько, чтобы суметь дать ответ. Но когда ему уже показалось, что он сможет это сделать, он вдруг забыл, на что ему надо ответить.
— Так, так, — сказал он в конце концов. Терпением Томас Кох никогда не отличался.
— Enfin bref (Короче говоря), если тебе что придет в голову, дай мне знать.
— D'accord (Договорились), — ответил Конрад. Томас снова сел.
— Tu prefers parler francais (Ты предпочитаешь говорить по-французски?)?
— Si c'est plus facile pour toi (Если это для тебя легче) .
Они стали разговаривать по-французски о Париже. Кони просвещал Томаса, у кого в это время года самые лучшие устрицы на Центральном рынке, и хотел также знать, будет ли он выставлять в этом сезоне Эклера на бегах в Лоншане5. «Чрево Парижа» снесли еще в 1971 году, а Томас с 1962 года больше не держал скаковых лошадей.
Трюк с французским у Симоны не сработал. Казалось, что для Конрада этот язык, дававший ему доступ к части его воспоминаний, был связан только с Томасом Кохом.
Но вечером ее ожидало второе рождественское чудо.
Симона обставила одну комнату на вилле полностью по своему вкусу — цветастая обивка кресел и канапе, цветастые шторы и диванные подушки, много кружев, икебаны из сухих цветов и аромат летнего вечера, источаемый бесчисленными вазочками с засушенными цветочными лепестками. Урс насмешливо обозвал эту комнату а-ля «Лаура Эшли'6 и не скрывал, что находит ее отвратительно безвкусной. Но для Симоны это было ее единственное пристанище в огромном доме смешанных стилей — мрачного грюндерства и голого прагматичного „баухауза“ .
Симона вошла в комнату «Лауры Эшли» и увидела на своем письменном столике желтый конверт. На клочке бумаги было наспех нацарапано: «Нашел все же парочку фотографий. Боже, какие мы стали старые! Желаю успеха! Томас».
Все фотографии были однотипные. Беспечные молодые люди в лыжных костюмах пятидесятых годов за длинным столом, на горной лыжной трассе. Беспечные молодые люди в купальных костюмах шестидесятых годов у поручней на яхте. Беспечные молодые люди в вечерних туалетах пятидесятых годов и в бумажных шутовских колпаках, с гирляндами на шее в новогоднюю ночь за длинным столом. Беспечные молодые люди в легкой, спортивного кроя одежде пятидесятых годов в открытом кабриолете. На всех фотографиях без труда узнавался Томас, и на многих мелькал также Конрад Ланг.
Конрад Ланг отреагировал на фотографии именно так, как Симона и ожидала.
— Это было на Новый год, — сказал он, когда она показала ему снимок, где была запечатлена радостная компания в праздничных одеяниях. — В отеле «Палас».
— В каком году? — спросила Симона.
— В последнем.
На фотографии в кабриолете он показал на кучера:
— Вот это Питер Корт. В 1955 году он столкнулся под Дувром лоб в лоб с грузовиком, перевозившим скот. Тогда Питер только три месяца как вернулся из Европы, где он отвык от левостороннего движения. Ему было всего двадцать шесть лет.
Глядя на фотографию в горах, он удивленно покачал головой:
— Серж Пайо! Кто бы мог подумать, что он еще жив! Затем схватил групповую фотографию на яхте и улыбнулся:
— «Tesoro»! Клаудио Пьедрини и его брат Нунцио. И…
Он яростно порвал фотографию на мелкие клочки, бормоча:
— Свинья! Подонок! Эта проклятая свинья!
Потом закрыл рот и больше уже не произнес ни слова.
Когда Симона склеила кусочки разорванной фотографии, ей не бросилось в глаза ничего особенного. Томас обнимает какую-то девушку, как, впрочем, и на всех остальных фото, где Конрада нет.
Кони проснулся посреди ночи и сразу понял: он ненавидит Томи. Он только не знал за что, но чувство ненависти переполняло его. И то, что этот гнев направлен именно против Томи, он тоже знал, потому что спокойно мог думать обо всех людях, с которыми встречался в жизни, — об Эльвире Зенн, ее муже, о Йозефе Цельвегере с хутора и его тощей жене, об учителе музыки Жаке Латуре — и никогда не испытывал по отношению к ним ничего, разве что некоторую антипатию или страх.
Теперь, когда он вспоминал Томи, сердце его на мгновение останавливалось, он чувствовал, как кровь бросается ему в голову и им овладевает одно только желание — убить эту подлую свинью!
Кони выпрямился в кровати, потом встал. Дверь тут же открылась, и в полосе света голос сестры Раньи пропел:
— Mama Anna isn't here.
— I kill the pig (Я убью эту свинью) , — выдавил из себя Конрад.
Сестра Ранья зажгла свет и испугалась, увидев выражение его лица. Она подошла к нему и обняла его.
— Which pig? (Какую свинью? )
Конрад задумался. Which pig? Он этого уже не помнил.
На следующий день Симона снова принесла фотографии.
— Это было в новогоднюю ночь 1959 года, — сказал он. И еще: — Питер Корт! А я думал, он погиб в автомобильной катастрофе. — И снова: — Ах, Серж Пайо! И Томи, эта свинья!
— Почему Томи свинья? — спросила Симона.
— Это всем известно, — ответил он.
С неспокойной совестью поехала Симона на следующий день в Цюрс вместе с Урсом («Ты еще припоминаешь? Это я, Урс, твой муж!» — выкрикнул он ей недавно, когда она вернулась из гостевого домика) покататься на лыжах с гор и встретить Новый год. Фотографии она отдала сестре Ранье, чтобы та могла посмотреть их с Конрадом.
Когда она вернулась, его летаргия уступила место чему-то другому. Ей показалось, что это ненависть. Сестра Ранья подтвердила, что это так. Она рассказала, что он стал беспокойным по ночам, что ему снятся всякие ужасы и что он иногда просыпается со страшной ненавистью на лице.
— Значит, мы больше не будем показывать ему фотографии, — сказала Симона. Сестра Ранья поглядела на нее удивленно.
— Но тогда мы лишим его эмоций.
И Симона продолжила сеансы с фотографиями.
— Что за фотографии? — поинтересовалась Эльвира Зенн.
Доктор Штойбли, докладывая ей о состоянии Конрада, бросил одну короткую фразу:
— Кажется, он съехал еще ниже. Практически не реагирует больше на фотографии.
Доктор Штойбли описал ей те фотографии, которые Симона все время показывала Конраду. Сначала намечался некоторый успех, но в последнее время уже никаких результатов — он ничего больше не мог вспомнить.
— А тот успех, в чем он выражался?
— Это возбуждало его. Он начинал много говорить. Правда, путал все времена и события, но для картины болезни это нормально.
— Что он рассказывал?
— О людях на фотографиях, о тех местах, где они были сделаны. Отчасти даже удивительно. Ведь все- таки фотографии сорокалетней давности.
— А теперь он на них больше не реагирует?
— Почти нет. Та часть мозга, где хранились эти воспоминания, похоже, теперь тоже поражена.
Доктор Штойбли много бы дал, чтобы узнать, почему Эльвира вдруг успокоилась.
Прошел год с небольшим после того как кучер Фаусто Бертини, ехавший на санях, нашел его в снежном сугробе в Штацерском лесу, и казалось, что Конрад Ланг полностью ушел в себя. Единственными людьми, которых он воспринимал, были сестра Ранья, при виде
