Одним из новшеств, введенных доктором Кундертом, стала запись показаний монитора. На сутки хватало двух комплектов видеокассет, которые все время менялись, а потом перезаписывались, если не происходило ничего особенного. Таким образом он имел возможность изучать записи, сделанные медперсоналом за время его отсутствия.
Доктора Вирта не посвящали в планы предстоящего эксперимента, но поскольку он всегда приходил точно в назначенное время, не составляло труда предотвратить нежелательную встречу обоих невропатологов. По просьбе Симоны доктора Штойбли тоже держали в неведении. Она не склонна была полагаться на тактичность и сдержанность домашнего врача в отношениях со своей старой пациенткой Эльвирой Зенн.
Симона и доктор Кундерт просматривали на мониторе вместе с сестрой Раньей сделанную запись сцены. Конрад Ланг неподвижно сидит в кресле, с поднятой головой и улыбкой на лице. Вот слева в кадре появляется с пылесосом в руках девушка-уборщица. Отодвигает столик, пылесосит под тахтой, наклоняется прямо перед его носом, и тогда Конрад, совершенно естественно, задирает ей подол и зарабатывает за это оплеуху.
— Такое поведение совершенно для него не свойственно, — удивилась Симона.
— В том, что характер пациента претерпевает изменения, нет ничего удивительного для картины этой болезни.
— Все из-за фотографий, — тихо произнесла сестра Ранья, — тех фотографий, которые вы с ним разглядываете. Он сейчас такой, какими бывают подростки.
— Можно мне взглянуть на эти фото? — спросил доктор Кундерт.
Сестра Ранья вопросительно поглядела на Симону. Когда та кивнула, она вышла из комнаты и вскоре вернулась с альбомом фотографий периода «Сен-Пьера». Остальные альбомы с копиями Симона держала в своей комнате.
Кундерт просмотрел снимки.
— Недурное времечко в жизни мужчины, — обронил он под конец. — Если все сложится удачно, мы отпразднуем успех раньше, чем он утратит эти воспоминания.
Симона не была особо уверена, что им это удастся. Уже в последующие дни, так ей показалось, появились признаки того, что интерес Конрада к фотографиям угасает. И имена и обстоятельства, при которых они были сделаны, стали как-то стираться из его памяти. Мало ей было проблем с другими людьми, так нет, появились еще и свои собственные. Первые три месяца беременности протекли без всяких неприятных ощущений. А теперь, на четвертом месяце, они появились.
— Не волнуйтесь по их поводу, — сказал ей врач.
— Скажите это моему мужу, — ответила она.
Сначала чрезмерная заботливость Урса растрогала ее, но мало-помалу он стал действовать ей на нервы. Каждый раз, когда она вставала ночью, он спрашивал: «У тебя все О'кей, мое сокровище?», и если она дольше обычного задерживалась в туалете, он стучал в дверь и шептал: «Тебе что-нибудь нужно, мое сокровище?» Раньше он никогда так не называл ее. Скрыть от него рвоту по утрам было трудно, и ему потребовалось немного времени, чтобы обратить это в средство давления на нее против общения с Конрадом Лангом.
— Я восхищаюсь твоим милосердием, но сейчас пришло время, когда ты должна больше уделять внимания себе. Предоставь заботу о нем специалистам!
Это совпало к тому же с возвращением Эльвиры.
За время ее отсутствия Симона постоянно спрашивала себя, выглядит ли на «Выделе» все точно так же. как до ее вторжения? А вдруг альбомы лежали в тайнике в другом порядке? Не оставили ли в них люди, делавшие копии, своих предательских значков и пометок?
Она нервничала и в тот вечер, когда Урс пригласил к ним на ужин Эльвиру в честь возвращения. Симона не заметила ничего тревожного для себя в ее поведении. Эльвира выглядела отдохнувшей. Ее лицо было спокойно, покрыто легким ровным загаром, а волосы, подкрашенные чуть светлее обычного, выгодно оттеняли загар.
Она спросила:
— Как дела у нашего больного?
— Соответственно обстоятельствам.
— Сидит и смотрит перед собой в одну точку?
— Нет, разговаривает.
— О чем?
— О прошлом.
— О чем конкретно?
— В настоящий момент о днях в «Сен-Пьере».
— Но с тех пор прошло уже больше пятидесяти лет.
— Он все больше углубляется в свои самые ранние воспоминания.
— Она дойдет с этим Кони. А ей ведь надо щадить себя. — Урс улыбнулся Симоне. — Может, мы объявим обо всем?
Симона встала и вышла из комнаты. Урс продолжал сидеть с дурацким видом.
— Чего ты ждешь, иди за ней!
— Извини, видишь ли… Симона… Мы с Симоной…
— Я уже все поняла. Рада за вас.
Едва Урс вышел, Эльвира тут же встала.
Доктора Штойбли вдруг вызвали совсем поздним вечером. Около десяти часов он подошел к воротам виллы «Рододендрон» и встретился там с высоким молодым человеком, тот только что нажал на кнопку звонка в гостевой домик. Они кивнули друг другу в знак приветствия. Из домофона раздался голос Симоны:
— Доктор Кундерт?
— Да. это я.
— Я могу войти вместе с вами? — спросил доктор Штойбли. Кундерт колебался.
— Я, право, не знаю, здесь довольно строго следят за предписаниями мер безопасности. Вас ждут на вилле?
— Нет, сегодня на «Выделе». Но я тоже часто бываю в гостевом домике у нашего пациента Конрада Ланга. Я доктор Штойбли. По дороге он спросил Кундерта:
— Вы, вероятно, присоединились к нам недавно?
— Да, совсем недавно.
— Психиатр?
— Психоневролог.
— А доктор Вирт?
Они дошли до развилки. Штойбли остановился, дожидаясь ответа.
— Очень рад был познакомиться, — сказал Кундерт несколько поспешно и направился по дорожке к гостевому домику.
На «Выделе» его ждала взволнованная Эльвира.
— Ваш вид отнюдь не соответствует экстренному врачебному вызову, — улыбнулся Штойбли.
— Загар скрывает бледность. У меня поднялся сахар. И земля под ногами качается.
— Вам восемьдесят, и вы только что спустились с высоты в полторы тысячи метров.
— Мне еще не восемьдесят.
Он прошел за ней в спальню. И пока измерял ей кровяное давление, она бомбардировала его вопросами:
— Как у него дела?
— Без изменений с позавчерашнего дня, со времени нашего последнего с вами телефонного разговора.
— Вы тогда ни словом не обмолвились о его подробнейших воспоминаниях о событиях пятидесятилетней давности.
— Я этого не сделал, потому что это не так. Вашему кровяному давлению любой может позавидовать.
