химического концерна в Эссене за последние года полтора — насколько знал Кнехт-младший, за счёт прибыли от срочных военных заказов, — и отец проводил в ней не менее трёх-четырёх месяцев в году, проложив сюда линии связи со своими заводами и компаньонами. Сам Ханс неохотно наведывался в отцовское «гнёздышко», ибо он побаивался своего «фатти»: тот держал его на расстоянии, только один раз и позаботился о нём — устроил в службу абвера. Сделать это Кнехту было вовсе нетрудно, ибо он принадлежал к «кружку друзей фюреpa» — обществу избранных и доверенных лиц из высших промышленных, финансовых, военных кругов. Кнехт был на близкой ноге с теми, перед которыми сынок, в общем обладавший завидными нервами, робел, как гимназист. Солидная служба тем не менее не приблизила отпрыска ни на шаг к полным отцовским сейфам, хотя он в душе на это весьма надеялся. И теперь Ханс терялся в догадках, зачем он вдруг понадобился «фатти». Вызвал начальник их отдела, вручил предписание — явиться сюда, в Гармиш, не преминув заметить, что о сроке его возвращения сообщит ему отец.
У калитки скрипнул снег. Кнехт-старший, затянутый в коричневый с яркими цветами свитер и узкие брюки, отбил лыжи и поставил их аккуратно в стойку. Ханс поднялся, подумал про себя, что глава их семейства, несмотря на все шестьдесят лет, подтянут, как солдат. Ещё бы — три хорошеньких массажистки на утреннем сеансе, тренер-гимнаст после обеда, лыжи, хвойные ванны, а ты возись с вонючими клиентами в каких-то непонятных карпатских сёлах…
Герр Иорген шагнул к нему навстречу и, нахмурив брови, заглянул в глаза.
«Все знает, — отметил про себя сынок, — буквально все. Неужели начальство ему докладывает о моей работе?»
— Да, в Карпатах совсем огрубел, одичал…— прочитал он мысли своего папаши. — Но не беда, мне предстоит более приятная миссия. Недаром я изучал французский
— С твоей «приятной миссией» придётся обождать…— отец повернулся и зашагал к дому.
Ханс знал его привычку и, не ожидая приглашения последовал за ним.
Усевшись на старинный жёсткий стул в небольшом кабинете и закурив сигару, Кнехт-старший продолжил свой разговор с сыном. Как и раньше, в редкие их встречи, герр Иорген цитировал фюрера вперемежку с Ницше преподавая сыну известные истины об «избранности нордической нации». Затем открыл папку и прочитал выдержку из документов второго венского арбитража, знакомых службам абвера до каждой запятой. Тем не менее сынок счёл нужным помолчать, изобразив полнейшее внимание. А отец разошёлся:
— Мы заставили эту полнейшую бездарность в сюртуке — венгерского премьера — подписать то, что нам было нужно. Я имею в виду соглашение о «национальных меньшинствах». Этот термин временный — наше меньшинство на отданных им землях впоследствии станет большинством. А пока что, согласно формальностям, венгерское правительство будет заботиться о том, чтобы немцы, проживающие в Венгрии, не терпели никакого ущерба из-за национальности и национал-социалистского мировоззрения, с которым они солидарны. Кроме того, им предоставляется право создания своих организаций и свободного общения с Германией на культурном поприще.
— Это интересно, мой фатти, — Ханс слегка притронулся к прилизанным волосам.
— Интересно, дорогой, другое, — торжественно продолжал Кнехт-старший. — В тридцать шестом я был в качестве гостя графа Шенборна в Подкарпатской Руси и посетил одно село…— Он вставил монокль и прочитал с трудом название селения на жёлтом обороте фотографии, лежавшей на столе:— «Уст- тшерное»… С этим «буковым языком», как острят венгерские коллеги, можно вывихнуть челюсть… Помню, оттуда направился по красивой речке к чудо-озеру. Там великолепные леса, а выходы породы на берегах свидетельствуют о наличии богатых минералов. И я себе подумал: это самое карпатское Уст-тшерное должно быть названо иначе — ведь там живут немцы, настоящие немцы! В двух шагах от нетронутых корабельных сосен и в трёх — от богатейших залежей соли. А вот типичный верховинец, село Вутшковое.
Поймав вопросительный взгляд сына, Кнехт самодовольно заключил:
— Я все уже предусмотрел, Ханс. Наступило время заполучить нам этот лес, эту соль и кое-что ещё. В Карпаты уже отправилась группа моих изыскателей и инженеров — ты встретишь их там в качестве организаторов вечеров «немецкой национальной культуры». Придали им для пущего эффекта двух певиц и конферансье. С Будапештом я договорился — и мы создадим смешанное акционерное общество по использованию естественных ресурсов этого района. Твоя задача — подобрать будущих надзирателей из тамошних немецких колонистов… И не смотри на меня так, словно тебя ожидает открытие нового острова и приручение туземцев. Наши острова теперь— в Европе. Германия создаст себе колонии на своём материке!
Ханс сразу оживился. К тому же «фатти» наконец намекнул:
— Пора тебя, сын, запускать в дело. Здесь — инструкции, — и Кнехт ногтем подтолкнул пакет к краешку стола. — А что касается твоих непосредственных обязанностей, то будешь совмещать приятное с полезным. Кстати, чем больше мрази уберёте с карпатского плацдарма, тем оно будет лучше и для нашего концерна.
И старый Кнехт, взглянув на часы, отправился принимать лечебную ванну.
Ханс принялся рассматривать снимки. На одном седой старик в вышитом кожухе стоял у порога, показывая детям каракулевые шапки. На обороте была надпись «4 км до озера Синевир». «Пунктуальность фатти чувствуется во всём, — усмехнулся Ханс. — Если бы был настолько пунктуальным, чтобы вложить сюда и чек — на расходы в интересах фирмы…»
Ханс-Иорген Кнехт поднялся, расправил плечи, подтянулся. Он почувствовал, что снова входит в свою роль.
Прикосновение к их истории — это прикосновение к подвигу. Подвигу ежечасному и потому особенно волнующему — даже с высоты наших дней, отдалённых от военных лет не одним поколением. Кажется удивительным, что эти простые жители Верховины, не поднаторевшие пока что в ратном деле, не получившие даже образования, о котором мечтали, и не познавшие достатка, к которому стремились, без колебаний вышли на борьбу с врагом, имевшим за плечами опыт порабощения Западной Европы и обладавшим в полной мере искусством провокации, коварства, жестокой расправы над противником, — что будут эти люди храбро сражаться с палачами в облике представителей «высшей расы», не боясь глядеть каждый раз в лицо смерти.
Это был народный подвиг. Приобщитесь хотя бы к историям, о которых мы рассказываем, и убедитесь в этом: в каждой из разведывательных групп, боевые страницы которой открылись или открываются, участвовали люди различных национальностей, вероисповеданий, характеров. Это сражался народ…
Мы долго говорили с Панкратенковым о смелых верховинцах. Александр Максимович, конечно, был взволнован больше нас, ибо все пережил сам. Он рассказывал:
— Знаю и очень хорошо Иосифа Лоя. Меня с ним познакомил начальник погранпункта Федор Иванович Говоров, он же — майор Львов. Сбросив гонведовский мундир, в котором к нам перебежал, Иосиф попросился в ряды Красной Армии, чтобы поскорее освободить и Закарпатье. Понравился нам этот бесстрашный парень. По нашому заданию он создал в родных местах группу военных разведчиков и помогал руководить её деятельностью.
Бывший старший лейтенант Орлов запомнил всех участников группы, с кем довелось встречаться.
— С Кикиной я виделся тогда единственный раз, да и то недолго. Был он полный, смуглый… усатый. Отсутствие Кикины могли вскоре заметить жандармы, поэтому, не теряя времени, мы поговорили о методах работы, о приёмах сбора информации и в тот же день я лично отвёз его к границе. Прощаясь, сказал: «Берегите себя, Василий Ильич!» И всё-таки думал этот человек прежде всего о деле — рискованном и опасном деле. Это мы почувствовали сразу. Вырвавшись из колечка, которым на карте обозначалось Берегово, Василь вышел на орбиту Чоп— Севлюш (Виноградово)— Иршава — Мукачево. Это было кольцо целой зоны!.. Ну, а если говорить о группе, то постепенно под её контролем оказалась вся долина Рики — от Хуста до Торуня, а к северу — дорога от Хуста до Мукачева. По карте получалось что-то вроде огромных часов — с большой и малой стрелками, и эти часы отстукивали время, которое работало на нас. То стучали сердца патриотов…
Все собранные данные за перевал носил лесник Попович. И о нём Панкратенков сказал доброе слово:
