сознание устремлялось куда-то вперёд по карте, а возможно и назад, по знакомой, выложенной временем, проверенной дороге, где ярко пульсировал белый карлик. Часто в своих мыслях Ханна сидела на чем-то мягком и рассматривала чёрную папку. Тело не слушалось, оно было чужим, с большими ладонями и грузным корпусом, скрывающим бесполезные лёгкие. Он думал о чем-то очень часто, этот человек. Эти мысли, мысли о потере, вызывали двоякие чувства: боли, сожаления и облегчения. Связь с утраченным была слишком крепкой, чтобы не горевать, но раньше его мучили куда более изощренные муки, рамки, правила, нарушить которые никто из двоих не мог. Порой, в голове мелькали образы, картинки близости двух тел, ощущение чужого прикосновения, сдавливающего мягкую, как тесто, кожу. Maniglie dell'amore, скопления жира на боках, за которые он так любил хвататься.
С того дня, как она заперла монстра в избушке прошла неделя, за которую Ханна успела выкрасть из Гарцвана обкуренного наркомана и жителя виллы среди пальмовых полей, приходящимся помощником префекта. Если первый не оказывал никакого сопротивления, буквально предложив себя на любых условиях, то второй попробовал отбиться, хотя тут же проиграл, едва на территорию въехала машина с какой-то женщиной. Тогда, наверняка влиятельный среди своих монстр, превратился в тряпку, раздавленную обстоятельствами и привязанностью.
Твари привыкли. Да, это звучало по-идиотски неправильно, но то, что происходило в избушке по- другому было не назвать. Два ребенка Максимильяна с первых дней заняли себя немыми разговорами, помощник префекта ушёл в себя, смирившись с завязанными конечностями, а пакетов с кровью все прибавлялось, вызывая странное чувство недостаточности. Бывало, Ханна оставалась с ними на всю ночь. Квинт, тот наркоман из клуба, временами подозрительно на неё косился. В этом взгляде была определенная степень выжидаемости и надежды, урод будто сообщал ей что-то или хотел чтобы она заговорила с ним, но Ханна не видела смысла в речевом контакте, когда все точки на «i» были обозначены. Раз в три дня, она кидала пакеты с донорской кровью в погреб и заколачивала крышку обратно. Спала в машине прямо у крыльца. Кусок грязной шерсти, после тщательного купания в общественном душе, оказался щенком лайки с дымчатой шерстью, белой грудью и яркими небесного цвета глазами. Мужчины нанесли ему слишком много повреждений, вызвав внутреннее кровотечение, но мелкий ещё дышал и Ханна почувствовала себя неважно, при мысли, что щенка лучше бросить. Прочистив раны и перебинтовав, она взяла его с собой, но смотря на него сейчас, беспомощного и умирающего в вонючей сумке, она понимала, что, возможно, допустила ошибку.
— Это щенок, он не думает о высших материях.
Ханну поёжилась. Сзади никого не было, машину окружал лес и боковая дорога, но она продолжала упорно разговаривать сама с собой. Кровь монстров питала человеческое тело, расширяла возможности восприятия и медленно сводила сума. Голубая звезда вспыхнула ярче.
— Синьора? — мальчишка стоял прямо напротив.
Ханна рывком схватила нож, ожидая удара. Парень запрыгнул на капот, заставив машину покачнуться и присел, уткнувшись лицом в лобовое стекло. Казалось, с их последней встречи прошли сутки, то же спокойное выражение лица, тусклые светлые глаза, ровная линия белых бровей и неведомая ранее способность расчленять, находясь в нескольких метрах от врага. Сейчас на нем были обычные джинсы и футболка, но они не придавали ребячества в собирательный образ. Ханна отчетливо видела, как он дышит, хотя раньше не предполагала что твари его вида могли это делать. Сзади, за пиниями уже поднималась солнце. Как он собирался уходить отсюда?
— Я уже второй день за вами слежу, — сказал через толщину стекла. — Хотел покинуть вас незаметно и сегодня, но не сдержался. Вы продолжаете пить кровь Отца, упорно, день за днем… теперь даже можете
— Стану такой же как ты? — вжалась в кресло.
Парень резко шлёпнул ладонями по стеклу, заставив Ханну подскочить на сидении.
— Нет. Нет, нет, милая, конечно нет… Теперь вы — носительница родовой крови. Sui iuris[3], - заскользил пальцами вниз. — Ваша звезда горит подобно Солнцу на фоне жалкого Сириуса и Арктура, — криво улыбнулся. — Очень давно, при Римской Империи, существовало лишь одно понятие семьи. Это был небольшой автономный мир, основанный на патриархальных началах и полностью управляемый одним лицом — pater familias, отцом семейства. Власть pater familias внутри семьи была непререкаема и безгранична. Все остальные её члены были перед ним совершенно бесправны. Даже жены, которых в этом веке так ценят, занимали положение дочерей по отношению к мужу и сестёр, по отношению к собственным детям. Граждане Рима делились по семейному состоянию на самостоятельных, лиц собственного права, personae sui juris и подвластных, то есть прав не имеющих, personae alieni juris. Лишь Отец считался способным обладать правами свободного гражданина, а так же — всем имуществом собственной семьи. Неважно кем оно был приобретено. Даже игрушка раба, подаренная его матерью или дом жены сына являлся собственностью отца семейства. В ту самую секунду, когда Мастер принял меня в семью, я перестал быть тем, кем родился, это произошло против моей воли, изменило суть моей жизни.
— Причем здесь я? — краем глаза Ханна заметила движение со стороны избушки.
— Мы мешаем кровь с соками потребляемой еды, но вы являетесь её чистым переносчиком. Подобная связь запрещена, но Отец мертв и боле не может ответить перед сенатом за совершенное Я хочу ваш свет, но не могу вас убить. Наш род — один из самых древних. Вы должны носить другое имя и быть одной из нас. Но это не возможно, учитывая, что вы все ещё человек. Я не могу насылать проблемы на мой дом. Никто не должен знать, что Римская Чума носит в себе кровь нашего Отца. Взаимен, вы получите, что хотите — Эфеста и Квинта, но больше никогда не вернетесь в Рим. У рода должен быть лишь один Отец.
Ага. Вышеупомянутые братья каким-то образом выбрались из дома и теперь бесшумно ступали по траве.
— …говорили «Fere enim nulli alii sunt homines, qui talem in filios suos habent potestam, qualem nos habemus». Нет другого народа, который имел бы над детьми власть, подобную нашей. При этом имелась ввиду именно власть отца, а не обоих родителей, — достигнув конца, пальцы мальчишки зацепили дворники. — На одной территории мы не сможем выжить, но врозь будем процветать.
В голове что-то перевернулась. Ханна поняла, что проваливается под воду. Вокруг рук ребенка, обернутых в белую ткань перчаток, появилось лёгкое голубое свечение. Братья схватили его с обеих сторон и отбросили назад. Мальчишка успел прокатиться несколько метров на боку, прежде чем спружинить на ноги. Воздух наполнился равномерным змеиным шипением.
— Disparais, Lucius, — обратился к мальчишке Квинт. — N'aie pas compliquИ.
— Elle est mienne.
— Je sais.
Мальчишка вздёрнул подбородок:
— Ne l'oubliez pas.
Эфест начал медленно двигаться в сторону беловолосого, разминая руки. Люций смотрел на него снизу верх, не затравленно, но настороженно. Сцепятся, подумала Ханна, но когда любитель цепей приблизился на метр, мальчишка исчез.
