Без памяти

опасна и ты не знаешь правил.

— О каких играх идёт речь? — качнула головой, по-прежнему сжимая пульт. — Ты манипулируешь им!

Бывший сосед оттянул галстук, убирая со стола тарелку винограда:

— Да? Будь я тобой, не орал бы об этом в публичном месте.

Ханна вытащила нож:

— Я на этой записи не вру. Нониан знает?

— Он понятия не имеет, что мы вообще знакомы.

Некоторое время они буравили друг друга взглядом.

— Мне не нравится твоя роль. Я не она и повторять не буду. Та Ханна умерла вместе с братом. Её нет.

— Тебя не интересует, как ты могла выглядеть так же в восемьдесят девятом? Как могла быть старше Стивена?

— Нет.

— Дайроны нацелены на селекцию, но даже им не знакомы древние обряды. Тебя выкрали из страны и омолодили существа куда более древней крови, чем собственная мать и отец.

Ханна подняла руки:

— Я не хочу об этом знать. Заткнись.

— Выслушай меня. У тебя нет повода сомневаться…

— Сомневаться в чем?! — вспылила. — Я тебя не знаю, а ты меня, кажется да, но от твоих волосатых мозгов ускользнула простая истина. Человек, потерявший память либо пытается её вернуть, либо забыть. Я посветила первому три года своей поганой жизни и теперь тщательно работаю над тем, чтобы упрятать этот период подальше! Почему я должна вспоминать что-то? Почему все пытаются напомнить мне о том, что было? О Стивене? О Дайронах? О долбанном Максимильяне? Было так трудно закопать эту запись к чертям?!

— Но тогда ты не узнала бы…

— О том что молодею время от времени?! Чёрт, Габриэль! Все же элементарно просто! У меня теперь на одну огромную проблему больше!

Габриэль потянулся к мини-бару и взял первый попавший графин. Промочил горло.

— Речь не столько об этом сколько… — вздохнул. — Иллюстрий Джованни может и не силён, но очень проницателен. Боюсь, что Люций в курсе ещё со времён твоей комы. Если пешки Императора доберутся до Лепида, он всё им расскажет. Это очень редкий и занятный феномен, Ханна, лемуры могут захотеть разобрать тебя на кусочки, чтобы понять суть, ведь они никогда не стареют. Ты ни в коем случае не должна подпускать к парню Гракха или кого бы то ни было.

Двуликий воспользовался моментом замешательства и закружил по комнате:

— Ты — глава семьи телепатов. Теоретически, телепат сама, так как можешь пользоваться этой способностью посредству Лепидов в любой момент. У тебя есть имущество и собственное дело в Риме. Вожак волков перед тобой в долгу, как и иллюстрий Джованни, полагаю, ведь Император Цепион продержал бы его во сне, будь он у власти. Помнишь Эверда? Будущий Префект. Ты сможешь влиять на него через ту черноволосую кровососку. Новообращенной достаточно приказать и она кинется плыть в Америку брасом. Что я забыл? Пара служанки — слуга рода Цепионов. Породистый двуликий, я бы даже сказал, в чем-то похож на Дайронов только местного разлива и команд не раздаёт. А тот рыженький мальчик? Думаешь, я не знаю, что это он пичкал тебя посеребренным оружием? — усмехнулся. — Люций знает? Ты опасна, Ханна. И окружаешь себя опасными и влиятельными людьми. Становишься силой, с которой нельзя не считаться.

Каждая новая фраза была подобно удару под дых.

— А теперь представь, что творится в голове иллюстрия Джованни. Эверд — его слабость, единственный носитель родовой крови. Он ополчится против тебя, я не знаю, что можно сделать, чтобы заставить иллюстрия думать иначе.

— Эверд — Нониан? — нахмурилась.

— Он на кровной службе у иллюстрия. Я сам не знал, до определенного момента.

— Нониан ничего мне не сделает, — качнула головой.

— Не сделает он, сделаю я. Было бы странно отказать, получив прямой приказ, тебе не кажется?

Древнейшие законы Рима предоставляли отцу неограниченную власть. Отец являлся верховным руководителем во всем, что касалось домашней религии: он распоряжался всеми обрядами домашнего культа, как ему вздумается или, вернее, как ими распоряжался его отец. Никто из домочадцев не оспаривал его верховной жреческой власти. В качестве религиозного главы он отвечал за непрерывность культа, а следовательно, и за непрерывность рода. Все, что касалось этой непрерывности, — а в этом его главная забота и главная обязанность, — зависило от него одного. Отсюда вытекал целый ряд прав. Право признать или отвергнуть новорожденного ребенка. Право прогнать жену в случае бесплодия, так как род не должен прекращаться; или же в случае прелюбодеяния, так как потомство должно было быть чистым, без всякой примеси. Право выдавать замуж дочь, т. е. уступать другому власть, которую он имел над ней. Право женить сына: женитьба сына имела большое значение для продолжения рода. Право эмансипировать, т. е. исключать сына из семьи и из семейного культа. Право усыновлять, т. е. вводить чужого в культ домашнего очага. Право назначать перед смертью опекуна жене и детям. Все эти права принадлежали исключительно отцу и никому другому из членов семьи.

Отец мог продать своего сына. Хотя тот не становился полноценным рабом, paterfamilias мог требовать, чтобы сын был продан ему обратно. В таком случае он получал снова власть над ним и мог продать его вторично. Закон двенадцати таблиц разрешал повторять эту продажу до трех раз, но заявлял, что после троекратной продажи сын освобождался от власти отца.

Даже Плутарх писал, что в Риме жены точно так же, как и дети, не могли являться в суд даже в качестве свидетелей. Из всей семьи один только отец имел эту привилегию. За то он нес и ответственность за преступления, совершенные кем-либо из его домочадцев.

Но авторитет отца не был произволом. Он основывался на верованиях, которые коренились в глубине душ, и в этих же самых верованиях он находил и себе ограничение. Так, например, отец имел право изгнать сына из семьи, но он в то же время знал, что, если поступить таким образом, род может прекратиться и маны его предков подвергнутся вечному забвению. Он имел право усыновить чужого, но религия запрещала это делать, если у него был родной сын. Он мог прогнать свою жену, но при этом ему приходилось решаться порвать религиозную связь, которую брак устанавливал между ним и его женой. Таким образом, религия налагала на отца столько же обязанностей, сколько давала ему прав.

— Вам известно, о чем объявил Август несколько часов назад? — вечером того же дня, когда Ханна вернулась, её встретил Люций. — Совет отцов расширяется. В Риме появился новый paterfamilias. Peste Romana.

У Ханны не было сил, чтобы выслушивать и это.

— Гракх единственный, кто не знает, что речь идёт о вас и думает на одного из Совета Отцов. Paterfamilias очень сложно скрыться. Нас не так уж много в городе, да что там, в мире, и новые лица, несомненно, привлекают внимание. Он думает, что Римская Чума — это Фиорентин, но низшие сената пускают слухи, что убийца принадлежит нашей фамилии.

В коридоре она остановилась у двери в башню:

— И?

— Они выдумывают, что отец наш направлял Римскую Чуму, расчищал себе дорогу к власти. Желание осквернить связь между отцом и Нонианом даже после смерти одной из сторон мне претит… Я думаю, иллюстрий будет подкидывать трупы с записками на каждое совещание, выдавая их за творения ваших рук.

На осмысливание предложения ушло несколько секунд.

— Заходи.