действительно выгорало очень стоящее. Конечно, на пару столетий денег не хватит (да и нужно ли!), но вот покутить с полгода – запросто!
– Это ты на даче ломиком ковырялся – слышно не было, а ты попробуй рядом со сторожем.
– Сторожа можно будет отвлечь, когда будем пробивать стену. Например, его можно будет задержать на противоположной стороне от подкопа.
– И как ты себе это представляешь?
– Например, как-то разговорить его, угостить папиросой, предложить выпить...
– Хм... Вижу, что ты все успел продумать. Бывал я в этом магазине, золотишка там и впрямь много, но вот пробьем мы стену, а оно наверху в сейфах окажется.
Роман широко улыбнулся:
– В этом-то как раз и заключается весь фокус. После закрытия магазина все драгоценности они уносят в подвал, а утром поднимают их снова в витрины. И поэтому через тоннель мы сразу попадаем в подвал!
– Вот оно что. Ты хочешь сказать, что драгоценности они складывают просто на пол?
– Я там не был, но думаю, что, скорее всего, там тоже есть какой-нибудь сейф. А у тебя наверняка есть человек, который разбирается в этом деле. Так ты поможешь? – с надеждой спросил Роман.
Сделав глоток пива, Кирьян поставил кружку на стол. В помещении было сильно накурено, и жиганы, сидящие за соседним столом, будто бы утопали в дыму.
– А подвал со стороны магазина как закрывается?
– Здесь у них все в порядке. Подвал закрыт на две тяжелые металлические двери и несколько замков.
– Серьезно, – согласился Кирьян.
– Более чем! – Роман говорил горячо, страстно жестикулируя. Он совсем не замечал заинтересованных взглядов присутствующих. – Нужно пробить стену в пятницу. В субботу магазин не работает, и у нас хватит времени, чтобы вынести всю наличность и драгоценности.
Неожиданно Роман замолчал. И вновь он стал похож на гимназиста, корпящего над доказательством трудной теоремы. Он обернулся и тотчас столкнулся взглядами с жиганами, сидящими за соседними столиками. На их лицах крупными буквами было написано: «Что же это за человек сидит с Фартовым?»
– Я могу описать каждую вещицу. Я знаю каждый камушек на колечке, какого он цвета, какой прозрачности. Помню узоры на ожерельях. Я настолько привык к ним, что они просто стали казаться мне моей собственностью. Может, это, конечно, глупо...
Кирьян с Егором понимающе заулыбались.
– Так бывает... Ты становишься жиганом. Когда я вижу фраера, упакованного по самое горло, то воспринимаю его рыжье за свое собственное. Значит, ты все время работал один?
– Да.
– Как же тебя никто не обнаружил? Ты же не в детской песочнице возился, а тоннель рыл! Куда ты землю-то девал?
– Я все продумал, появлялся тогда, когда никого не было. А землю я складывал в сумки, потом выносил ее из котельной и высыпал на пустыре.
– И сколько же ты раз поднимался?
– Не знаю... Много раз! Очень много.
– И сколько же тебе еще осталось?
Роман задумался:
– Думаю, что кубометров пять. Я шагами считал.
– Почему ты обратился именно ко мне?
Овчина пожал плечами:
– Сложно сказать. О тебе в Москве очень много говорят, часто не самого хорошее... Но что знаю точно, своих ты не обижаешь.
– Значит, хочешь стать своим?
– Да, – не колеблясь ответил Рома.
– Вот что я тебе скажу. Своим ты станешь только тогда, когда мы с тобой выпотрошим с дюжину нэпманов. Доверие нужно заслужить. С медвежатником я тебе тоже помогу... Одному тебе это дело не потянуть.
Недолгая пауза и твердый ответ:
– Я готов.
– Ну что ж, посмотрим... Вон того хмыря видишь, что сидит в углу пивной? – показал Кирьян взглядом на мужчину, сидящего в одиночестве.
Роман повернулся. Мужчина был модно одет. В осеннем, из черного дорогого драпа пальто. Через расстегнутый ворот просматривался жилет в мелкую полоску, на шее широкий белый шарф. Из кармана выглядывала золотая цепочка. Лицо холеное, с пухлыми щеками. Перед ним стояло две кружки пива, одна из которых была наполовину опустошена. Мужчина никуда не торопился, не стремился завести знакомство, казалось, что он наслаждается собственным одиночеством.
Залетная птица. А такого и пощипать не грех. Только сейчас Роман увидел, что Кирьян был не единственным, кто обратил внимание на богато одетого мужчину. Жиганы обменивались между собой короткими и красноречивыми взглядами: от их пристальных и проницательных глаз не укрылась ни золотая цепочка, что кокетливо выглядывала из распахнутого ворота, ни перстенек с крупным сапфиром на мизинце.
Мужчина всецело был поглощен собственными думами, не замечая обращенных на него алчных взглядов.
Роман похолодел.
– Вижу, – кивнул он, предчувствуя самое худшее.
– Мы его на перо поставим, а ты нам в этом поможешь.
Правый уголок рта Романа болезненно дрогнул, он уже пожалел о том, что явился на эту встречу. Ужасно было влипнуть в скверную историю всеми конечностями, и теперь он понимал, что не может из нее выбраться без того, чтобы не ободраться до крови.
Рома отрицательно покачал головой:
– Я не согласен.
Глаза жигана нехорошо блеснули:
– А жить хорошо хочешь? А баб красивых иметь хочешь?! Ты должен пройти через это. Просто так серьезные вещи не делаются. Мы тебя за человека посчитали, расклад свой дали, а ты гусей гонишь?!
В этом был весь Кирьян. Он не признавал полутонов – для него существовало только белое и черное. Какую-то минуту назад он являлся воплощением обаяния, казалось, что невозможно найти лучшего собеседника, а сейчас наэлектризованный воздух готов был разразиться громовыми раскатами.
Смотреть в глаза жигану было трудно, и Роман невольно отвел взгляд.
– Кхм... Это что же, сидеть здесь, пока он не выйдет, что ли?
Кирьян невольно улыбнулся:
– Анализируешь? Это хорошо. Только сидеть мы здесь не будем. Обождем его на улице. И знаешь, он поднимется сразу, как только мы выйдем.
– Откуда такая уверенность?
Подошел хозяин трактира и любезно спросил:
– Может, еще что-нибудь желаете?
– Спасибо, милейший, мы отчаливаем, – сказал Кирьян, положив на стол сотенную. – Сдачи не надо.
Поклонившись, хозяин ушел.
Халдеи – народ понимающий, знают, когда в них отпадает надобность.
– Перстенечек на пальце у этого хмыря видишь?
– И что?
– А то, что именно такой перстень в прошлом году я у одного фраера взял. Мадам Трегубовой за десять золотых отдал. А потом чекисты ее подмели вместе со всеми камушками. Так что этот перстенек должен был на Лубянке осесть. Тебе не кажется странным, что он оказался у этого фраера?
