своему делу он подходил обстоятельно, скрупулезно.
О причине своего ухода из института Семен Иванович не распространялся, но Сарычеву было известно, что он однажды нелестно высказался о нынешнем режиме.
Просуществовав с полгода без работы, он решил устроиться в Чека, которое сравнительно недавно критиковал. И надо признать, что в короткий срок сумел добиться уважения самого Петерса, что значило очень много.
Наиболее сложные экспертизы проходили именно через его руки, и, если под заключением стояла подпись Никашина, можно было быть уверенным – все точно.
Сарычев взял бумаги, исписанные аккуратным убористым подчерком. Пролистав их, он насчитал шесть страниц. Многовато для двух ладоней. Эксперт работал тщательно.
– Семен Иванович, а не могли бы вы мне рассказать о характере этих царапин? А потом я уже детально ознакомлюсь с вашим заключением. Садитесь...
– Если вы желаете... – Никашин посмотрел на Рубцова, сидевшего в кабинете.
Сарычев улыбнулся:
– Это наш сотрудник.
– Извините, я еще не всех знаю.
Кивнув Рубцову, Никашин сел.
– Знаете, по роду своей деятельности мне приходилось исследовать разные царапины и ранения – от рубленых до колотых. А эти весьма странного характера. Такое впечатление, что этот юноша разгребал руками землю. Поры забиты землей, и она настолько глубоко въелась в кожу, что пройдет немалое время, прежде чем кожа восстановится.
– И каков ваш вывод?
Пожав плечами, Степан Иванович ответил:
– Здесь два варианта. Или он наносил себе все эти раны сознательно, так сказать, из-за любви к боли. В чем я искренне сомневаюсь. Или он рыл какой-то подкоп.
– Спасибо, Семен Иванович, вы нам очень помогли.
Раскланявшись, эксперт ушел.
– Вот видишь, Марк. – Сарычев посмотрел на Рубцова. – Эксперт подтвердил, что царапины на руках Овчинского могли быть получены во время рытья подкопа. Попробуй отработать все его связи. Большая часть драгоценностей, я уверен, у этого Овчинского. Кирьян должен быть где-то рядом.
– Мы уже пробивали его, – озадаченно сообщил Марк. – За ним не значится ничего криминального. Одно время он даже работал в милиции Питера.
– Вот даже как. Я его там не встречал.
– Не удивительно, сотрудников много... Даже странно, что он вообще оказался на этой блатхате. По нашим данным, с жиганами его ничего не связывает. Сам он из мелких дворян, недоучившийся студент. Родственники его уехали за границу, а он решил остаться.
– Видно, считает, что здесь тоже можно неплохо жить. И все же связи с жиганами у него должны быть, – уверенно заявил Сарычев. – Как-то все-таки он вышел на Кирьяна!
– Будем искать. Можно идти?
– Вот еще что, ты случайно не знаешь, этот сторож магазина сегодня работает?
– Я уже был там сегодня. Он куда-то уехал, будет только через неделю.
– Почему так надолго?
– У него сестра заболела, сказал, что хочет навестить ее. Ты его в чем-то подозреваешь?
– Понимаешь, в чем штука-то, – задумчиво сообщил Сарычев, – у него ведь нет никакой сестры.
– Как так? – с удивлением спросил Рубцов. – Может, ошибочка какая вышла?
Сарычев отрицательно покачал головой:
– Никакой ошибки нет. Он назвал село, в котором якобы живет его сестра. Я туда отправил человека проверить. Мало ли... Так вот ни сестры, ни его самого там никто не знает.
– Зачем же ему врать?
– Вот это и хотелось бы выяснить.
– Значит, эти несколько дней ему нужны для чего-то другого?
– Получается, что так. А вот для чего именно – нам и предстоит выяснить. Что-то мне подсказывает, что он не такая невинная овца, как хочет выглядеть. Как выйдет на работу, понаблюдай за ним как следует. Посмотришь, с кем он встречается, с кем дружит, как проводит свободное время. В общем, собери о нем максимум информации.
– Сделаю, – с готовностью кивнул Рубцов.
Глава 33
СТАРЫЙ УРКАЧ
Шагнув в камеру, Роман почувствовал, как в нос шибануло чем-то неприятным, кислым. Здесь было все: запах немытых человеческих тел, испражнений, многолетняя застоявшаяся плесень влажных стен... Атмосфера казалась настолько плотной, что хотелось развести ее руками, как воду.
На него уставилось десятка полтора взглядов, в которых не было ни намека на сочувствие. Овчинский невольно попятился, но тяжелая дверь, лязгнув за его спиной, отрезала путь к отступлению.
– Голуба прибыла, – пропел широкоскулый лохматый сиделец. – Чего же ты не проходишь? Мы тебя не покусаем.
Остальные громко рассмеялись. Овчинский почувствовал, что в этот момент он словно стал каким-то маленьким, еще секунда – и он блохой запрыгает куда-нибудь в узкую щель под нарами.
Он понимал, что сейчас здесь оценивают каждое его движение, подмечают все жесты. От того, как он поведет себя, будет зависеть не только его положение в камере, но, возможно, сама жизнь.
Камера – это место, где летят к черту все социальные институты. Весь твой авторитет остался за порогом камеры, здесь все зависит от того, насколько крепкое у тебя нутро. Надо мобилизовать все внутренние ресурсы, напрячь интуицию, волю.
Секундное замешательство сменилось желанием дать достойный отпор. В первого же, кто попытается унизить его, он вцепится зубами и будет грызть так до тех пор, пока тот не испустит дух.
Но неожиданно Овчинский почувствовал, что в камере произошла какая-то перемена. Голоса вдруг неожиданно затихли, а из угла в сторону двери шагнул пожилой мужчина. На первый взгляд никакой силы. Тощий, нескладный. Одет скверно. На сутулых плечах висела старая куртка, залатанные галифе были заправлены в поношенные сапоги. Лицо почерневшее, а морщины, глубокими шрамами испещрившие его, свидетельствовали о том, что на долю этого человека выпало немало невзгод.
Стая умолкла, признавая в нем вожака. Роману сразу стало понятно, что перед ним настоящий хищник, которому неведомы угрызения совести. Такой человек пойдет на все, пойдет до конца.
– Кто таков? – спросил пахан. – Как прозываешься?
Его голос, вопреки ожиданию, оказался мягким, ни малейшего намека на суровость. Но вместе с тем в нем присутствовало нечто такое, что заставляло подчиниться.
– Роман Овчинский.
– Овчина, значит.
– Зовут и так.
– Что-то я о тебе слышал. За что взяли? – в словах пахана послышалось любопытство.
Пожав плечами, Роман ответил как можно более равнодушно:
– За то, что будто бы сделал подкоп под ювелирный магазин...
– А почему же именно тебя подозревают?
Показав свои руки, Овчинский усмехнулся:
– Руки в земле перепачкал, а они говорят, что подкоп рыл.
– Ага, понятно, а ты, стало быть, на грядке ковырялся? – ухмыльнулся уркаган.
Его смех угодливо подхватили. В камере сделалось как-то даже светлее. Все правильно, когда веселится король, то свита безмолвствовать не должна.
– А меня Тачка зовут.
– А по имени-то как?
– По имени... Не важно! А ну расступись! – чуток повысил голос уркаган. – Дайте человеку пройти. Вон
