сверху накинем!
Извозчик был детина лет сорока и в широком поношенном армяке напоминал медведя, взобравшегося на козлы.
– Если вы, господа, ко мне со всем уважением, так и я к вам с пониманием. – И, рубанув кнутом воздух, воскликнул: – Эх, пошла, залетная!
Вороной конь нервно дернулся от хозяйской «ласки» и усердно забарабанил коваными копытами по булыжной мостовой.
– Что-то, братец, рожа у тебя разбойная, – поддел извозчика бродяга.
– Это вы, господа, в точку, – не стал отпираться тот. – На царской каторге семь лет просидел... Но-о, пошла, родимая! – взлетел в воздух кнут.
– И за какие же подвиги тебя в Сибирь определили? – вмешался Кравчук.
Извозчик чуть обернулся, и Федор увидел тяжелый взгляд из-под косматых бровей.
– А чего тут темнить, если господа с пониманием, – неожиданно ласково пропел детина. – Разбой! – И уже обстоятельнее, безо всякого раскаяния в голосе продолжил: – Наше-то село на трех больших дорогах выросло. Народ в нем разный останавливался, и часто богатый. И как же постояльца топориком не огреть, если у него «катеньки» изо всех карманов торчат? – искренне удивился извозчик.
– Тоже верно, – натянуто согласился бродяга, покосившись на Федора. – А как же ты в городе-то оказался?
– А как вышел с каторги, домой вернулся... Мамка-то моя померла... Делать мне в селе нечего было. А все односельчане меня за шального принимали. Я отцовский дом продал, купил лошадку да в город подался, – сообщил извозчик. – Вот теперь хоть какой-то приработок имеется!
За разговорами до Сухаревки доехали быстро. В одном месте резвая лошадка едва не затоптала кота, а уже у самой башни извозчик едва не сшиб бродягу, нежданно вынырнувшего из темной подворотни. Обругал его матерно и так же лихо погнал пролетку дальше.
– Ты бы, голубчик, вон у того здания остановился, – тоном знатного вельможи распорядился бродяга. Ощущение было такое, что он полжизни прокатался в пролетках.
– Это мы с превеликим удовольствием, – отозвался извозчик и, натянув вожжи, прикрикнул: – А ну стоять, родимая!
– Сменил бы ты ремесло, братец. С такой физиономией, как у тебя, только головы господам откручивать.
– Отвернешь вам, – незатейливо хмыкнул детина, – у твоего товарища-то из-под куртки вон какой пистоль торчит. Тут и самому без головы остаться можно. – И, получив обещанный гривенник, проговорил: – Вы бы, господа, не очень шалили-то. Нынче за всякие шалости в расход пускают.
– Уж постараемся, – серьезно пообещал извозчику Кравчук.
– А он тебя за жигана принял, – уважительно протянул Грош. – У тебя, Федор Степаныч, в роду часом никого из каторжников не было? – с интересом взглянул хитрованец на начальника.
– Не припомню... А я вот тоже не подозревал, что в тебе столько барства может быть! Как ты с извозчиком разговаривал... Уж не согрешила ли часом твоя матушка с каким-нибудь удалым помещиком?
Шутку бродяга воспринял очень серьезно, похлопал глазами, почесал затылок. Невесело хмыкнул, нелепо скривив губы:
– Я ведь и сам так частенько думаю, господин начальник. Если не так, тогда откуда у меня ума палата? Ну да ладно, чего душу-то травить. Пойдем покажу, где питерский засел. Крыльцо видишь? – показал бродяга на угол дома с большим парадным входом.
– Ну, – неопределенно протянул Кравчук.
– А ты не морщись и за свихнутого меня не принимай. Прежде здесь князья жили, а теперь все кому не лень. А в трех квартирах и вовсе бордели. Так вот, питерский на четвертом этаже живет. Ты глянь туда, – кивнул он наверх. – Третье окно справа видишь?
– Так. Занавеска на нем светлая.
– Верно. Вот здесь и проживает питерский жиган.
Федор Кравчук с интересом посмотрел на окно. На миг его посетила бесшабашная мысль: а что, если подняться в квартиру и, потрясая наганом, спровадить залетного на Петровку.
Заприметив блеснувшее в глазах Кравчука озорство, бродяга строго предупредил:
– Ты бы глупости из башки повыбрасывал! Не справиться тебе с ним в одиночку, он настоящей породы! Жиган, одним словом. Я таких за свою жизнь только двоих и встречал.
– Это кто же еще-то один?
– Знамо дело – Кирьян! Ты бы не горячился, неизвестно, сколько их там.
Последний довод выглядел разумным.
Несколько минут Кравчук всматривался в тускло-желтое окно, нервно раскуривая папиросу. А потом, отшвырнув ее, проговорил:
– Ладно, пойдем отсюда, чего напрасно светиться.
Oтходя от дома, Кравчук бросил прощальный взгляд на окна четвертого этажа. Оконный проем был темен, похоже, что хозяин квартиры отправился на боковую. Но неожиданно занавеска слегка дрогнула. Кравчук застыл. Или все-таки показалось? Постояв немного, Кравчук пошел дальше, но, даже отойдя на значительное расстояние, он не мог избавиться от ощущения, что его спину сверлит пара внимательных глаз.
ТЕРПЕТЬ НЕ МОГУ СКВОЗНЯКОВ...
До Сухаревой башни Макар добирался кружным путем, на перекладных, сначала трамваем, потом дважды поменял извозчика. Когда входил в подъезд, то обратил внимание на нищего, безмолвно сидящего на углу здания. Все бы ничего, вот только взгляд у того был шальной и заинтересованный. Нищебродам полагалось, пряча глаза, смиренно выпрашивать милостыню и, упоминая Христа, взывать к человеческой жалости, но этот смотрел дерзко, словно каждому из прохожих угрожал кистенем.
Его профиль показался Хрящу знакомым. И когда он хотел подойти поближе, чтобы рассеять возникшее подозрение, то нищий сгреб со дна шляпы горсточку мелочи, небрежно сунул ее в карман и, неожиданно бодро поднявшись, поспешно затопал в проходной двор. Хрящ метнулся следом, но высокая сгорбленная фигура мгновенно растворилась, будто бы укуталась в сумерки.
Неприятное чувство не позволяло расслабиться. Не помог даже стакан водки, который он жахнул, едва переступив порог. Веселый хмель вытеснил накопленное напряжение, заставил слегка расслабиться, но беспокойство не ушло, оно лишь затаилось, чтобы с чувством отрезвления вновь замутить голову.
Именно это неосознанное чувство подтолкнуло его подойти к окну. Макар слегка отодвинул занавеску и посмотрел на мостовую.
На краю тротуара, как раз напротив дома, стояли два человека, с интересом поглядывающие на верхние этажи. В одном из них, высоком и слегка сутулом, Макару показалось, он узнал нищего, которого встречал прежде. Если бы было не так темно, то можно было бы рассмотреть их лица!
Может, все-таки случайные прохожие?
Повернувшись, они быстро зашагали прочь и скоро скрылись из виду.
Хрящ закурил, пыхнул дымком. Надо рассуждать трезво. Не иначе как Кирьян выследил. Даром, что ли, в прошлый раз их целая стая пацанов провожала! Мальчишки – народ легкий, малоприметный, за ними всеми не уследишь. Запрыгнули на задок пролетки и доехали до самого конца. Не доверяет ему Кирьян, подстраховаться захотел. Это на него похоже.
Квартиру нужно менять. Пусть втемную поиграет, тогда шансы сравняются.
Макар долго не мог уснуть, одолеваемый многочисленными думами, а потом, под самое утро, глубоко забылся, будто провалился в бездну.
Сон был тяжелым и очень вязким. Снилась война. Рядом раздавались громкие голоса, затем что-то тяжело ухнуло, и Макара придавила какая-то неподъемная тяжесть.
Макар понял, что его контузило. Сил, чтобы пошевелиться, не оставалось. Над ним склонился германец и, злобно хмыкнув, произнес на чистейшем русском:
– А ну поднимайся, паскуда! Допрыгался, тварь гребаная!
