Михайловну не иначе как «мамка».
Видали мы таких красотуль!
– Хата небольшая, всего лишь три комнаты. Да и то одна больше на чулан смахивает. Но место для денег имеется.
– Кто там был из блатных?
– Когда я туда пришла, там три человека было – один хозяин, и еще двое в карты резались. Один из них уркач, когда-то на Хитровке ошивался, потом на каторгу угодил. Я его еще по тем временам знаю.
– Как зовут? – спросил Кирьян, неожиданно заинтересовавшись.
Елизавета Михайловна украдкой посмотрела на Костю Фомича, который уже успел спрятать кастет и теперь развлекался тем, что подкидывал на краю стола коробок спичек.
– Гаврила Голь.
Кирьян слегка качнул головой:
– Знаю такого. Значит, ты считаешь, что хата не паленая.
Кирьян вел себя по-барски. Даже интонации в его голосе сделались какими-то покровительственными. Многих жиганов подобные черточки в его поведении раздражали, но они терпели, крепко стиснув челюсти. После того, как упекли в ЧК Горыныча, Кирьян превратился едва ли не в единоличного хозяина Хитровки. К мадам Трегубовой, бывшей возлюбленной Горыныча, он относился неплохо. Мадам Трегубова во всех отношениях была особа полезная.
– У меня нюх на легавых особенный, – похвасталась мадам Трегубова, – но я ничего такого не заметила.
– Легавый он! – неожиданно зло проговорил Макей. – Падлой буду – легавый! Это у него на роже вот такими буквами написано. И что-то уж больно подозрительно, корешей его ловят, а он от фараонов как заговоренный уходит.
– Брось, – отмахнулся Кирьян, – ты его невзлюбил, потому что в карты ему продул.
– Карты здесь ни при чем! Ты посмотри, как он держится! Жиганы так себя не ведут. А потом, уж слишком чистенький он какой-то.
Кирьян усмехнулся.
– А много ли ты о жиганах-то знаешь?
– Предостаточно, – глухо проговорил Макей и добавил угрюмо: – А только за спрятанного в рукаве туза на пику сажают, а он лишь хайло свое разинул.
Кирьян улыбнулся, он никогда не скрывал своей симпатии к этому молодому жигану. Объяснять ему, что он просил Хряща не трогать Макея, Кирьян не стал.
– Чего же ты беспокоишься? Может, еще и посадит.
– Как бы я его сам не посадил! – глаза Макея гневно вспыхнули. Охотно верилось, что так оно и будет.
– И это все? – едва ли не с укором спросил Кирьян у приятеля.
– Не знаю, как ты, Кирьян, но я тоже не очень-то верю этому питерскому, – вставил свое веское слово Степан. – Сам подумай, на кой ляд он к нам в Москву приперся, у него дел, что ли, в Питере нет? Петроград тоже хлебный город! Видите ли, банк захотел вытрясти, можно подумать, что их в Питере мало! Не знаю, как вы, жиганы, а я еще подумаю, стоит ли мне туда соваться.
– А ты что думаешь, Константин? – посмотрел Кирьян на Фомича.
Фомич небрежно подбросил коробок, тот дважды перевернулся и встал на попа.
– Питерский мне тоже не нравится, – солидно сказал Костя Фомич, – но жиган он путевый. Это сразу видно. Кто еще так хорошо может стирки метать, как не жиган? Таких, как он, фарт любит!
– Подстава это! – горячился Макей. – Он уши нам здесь шлифовал, когда о питерских делах рассказывал. Такие вещи мог только легавый знать!
Спор Макею давался нелегко, он заметно побагровел. Подразни его чуток, так он еще и за перышко схватится.
– Какой еще легавый! – продолжал спорить Костя Фомич. – Ты бы побрякушки его вспомнил, таким место только в Оружейной палате!
– Фраер он закорчеванный! – не сдавался Макей. – Он специально рыжьем светил, чтобы вес набрать! А потом, с какой стати ему чеканкой царской швыряться, если он настоящий жиган? Деньги, они счет любят! Приехал, взбаламутил всех, Кирьяна со Степаном пожелал видеть! И вел себя так, словно в нем осторожности ни на грош!
Костя Фомич взял коробок спичек и сунул его в карман, получилось это у него чуточку нервно.
– Парень, ты еще жизни не видал, чтобы так о людях судить! Питерский – жиган ушлый, это сразу видно. Не успел приехать, как сразу все по своим местам расставил. Мы вот здесь на Хитровке кукуем, а не знаем того, что нужно всего лишь корыто от лавки отодрать, чтобы такие хрусты заполучить. А он все просчитал, план составил, даже людей своих в банке завел. Почему же нам не погреться!
– Мутный этот питерский, от него за версту легавым псом воняет. Чего же он своих-то не привел!
– Ты меня, Макей, понимать не хочешь, таких, как Хрящ, фарт любит, – выделяя каждое слово, проговорил Костя Фомич, – вот он сюда и метнулся. И что ему в Питере делать, если легавые ему хвост пощипали?
– Если бы этот Хрящ был настоящим жиганом, а не пушкарем, то он не стал бы своими планами делиться. Собрал бы своих людей, затаился бы где-нибудь, да и хапнул банк без нас. Даже не спросил бы!
– Послушай, ты, голова садовая... Потому он к нам обратился, что помощь ему наша нужна. Кто же, как не мы, сможет телеги ему подогнать? Кто сможет с верными людьми свести? А потом, он еще и разрешения спрашивал. Чего же это ему браконьерничать в чужих угодьях? За это большой спрос может быть.
– Ты меня, Фомич, не чести, – прошипел с угрозой Макей, – я такой же жиган, как и ты! За такие слова и ответить можно!
– Хватит! – оборвал спор Кирьян. В комнате мгновенно установилась тишина. С минуту он попеременно поглядывал на Макея и Фомича, которые сейчас напоминали разъяренных псов – дай им возможность, так шерсть клочьями полетит. А потом неторопливо заговорил, чуть отстранившись от Дарьи: – Мне и самому питерский не особенно-то нравится. Выпендрежа в нем многовато. А это настораживает. Но питерских жиганов я знаю, похож он на них! У тех едва копейка заведется, как они тут же себя королями начинают считать. И гонору в каждом из них не в меру! Вот что сделаем, ты, Елизавета, скажешь питерскому, что Кирьян согласен, людей своих даст, с пролетками поможет. План мне его понравился, лукавить не буду. А только делиться я с ним тоже не собираюсь! Как в банк войдем, так лично пулю в затылок пущу. Хотя нет. – Он посмотрел на Макея и спросил: – Кажется, он тебя обидел? Вот ты его и замочишь!
– С превеликим удовольствием, Кирьян, – заулыбался молодой жиган, как будто бы услышал похвалу.
– А такое рыжье иметь – это для него не по чину. Портсигарчик этот я у него заберу, а то из моей пачки папироски вываливаются, – небрежно бросил Кирьян на стол скомканную пачку.
После всех переговоров сбор жиганов был назначен в глубине Калашного переулка, в небольшом деревянном особняке, огороженном металлической оградой. До большевистского переворота в этом здании проживал владелец хлопчатобумажной фабрики со множеством домочадцев, но после событий он благоразумно исчез, прихватив с собой немалые капиталы. Уже через год ничто здесь не напоминало о прежних хозяевах – мебель была вывезена, паркет растаскан, а от прежнего великолепия оставались разве что ажурная металлическая решетка с каким-то гербом да декоративные украшения на фасаде. Возможно, отодрали бы и эти замысловатые излишества, если бы не страх упасть с крыши.
Первый этаж был оборудован местными властями под пивную, куда после трудового дня заскакивал рабочий люд. Наверху разместилась недорогая маленькая гостиница, где находили приют какие-то приезжие да лапотники, оставившие земельный надел ради городской доли.
Перед налетом решено было собраться именно здесь. Во-первых, дом был в глубине двора, а во-вторых, имел три выхода, – в случае опасности можно было легко затеряться в массе народа, беспрестанно атаковавшего пивную. Два дня назад в гостинице побывала Елизавета Михайловна, вернувшись, сказала, что лучшего места для сходняка и не отыскать. Она даже призналась, что в родной Хитровке не чувствовала
