нас всех передавят. В общем, так, братва, тянуть не станем, пойдем на них сейчас. Готовь ножи и заточки. Резать будем всех, кто попадется нам на глаза в этом гребаном бараке. – И добавил с жестокой усмешкой: – Очень жаль, что мужики нас не любят!
Лагерь уже спал, когда три десятка блатных, вооруженных ножами и пиками, хоронясь от дремлющих на вышках солдат, серыми тенями заскользили вдоль ограждения локальной зоны.
Накануне в самом углу ограждения была пробита тропа – надрезан кусок металлической сетки. Беспалый нащупал изуродованной рукой надрез, осторожно потянул сетку на себя и первым протиснулся в дыру. Следом за ним туда же полез вор с крупной головой, прозванный зэками Головастиком. Край его бушлата зацепился за обрезанную проволоку, и Головастик, стараясь освободиться, дернулся вперед. Металлическая сетка задребезжала, нарушив молчание ночи, на одной из сторожевых вышек ярко вспыхнул прожектор. Луч света пробежал по рядам колючей проволоки, вырвал из темноты сложенные штабелями бревна, уперся в стену барака, а потом неожиданно погас. От этого ночная тьма показалась зэкам еще гуще.
– Быстрее! Быстрее! – торопил Беспалый. – Это вам не вошь на голой заднице искать. Не высовываться, всем прижаться к стене. А ты, дед, куда полез?! – не сдержал Беспалый удивления, увидев, что из дыры выползает тощий пожилой зэк, которого все звали дед Матвей. – Тебя же эти мордовороты кулацкие одним щелбаном пришибут.
– Э-э, Тимоша! Это надо еще сильно постараться! – И дед Матвей покачал у Беспалого перед носом обрывком тяжелой цепи.
Дед Матвей никогда не считал своих лет. Его больше занимало количество присужденных ему отсидок, а выпало их на его долгую жизнь немалое число: при Александре Третьем он отбыл свои первые пятнадцать лет каторги за убийство, вторично отсидел при Николае Втором в Таганской тюрьме за мошенничество и освободился незадолго до событий семнадцатого года. Февральскую революцию он встретил в Бутырке, а Октябрьский переворот застал Матвея в питерских Крестах. Выходило, что дед Матвей сидел на рубеже веков при всех правителях и властях. Он любил порассуждать о том, при чьем режиме похлебка была гуще, а начальство мягче. Однако всякий раз непременно приходил к выводу, что хозяин к арестанту всегда строг, а напутственное слово кума – далеко не матушкина колыбельная. Иного крова, кроме тюрьмы, дед Матвей не имел, а потому волновался чрезвычайно, когда приходило время освобождения. Глядя на его понурый вид, можно было предположить, что вместо долгожданной свободы ему шьют новое страшное обвинение.
Дед Матвей был осколком ушедшей эпохи, и тем не менее он был необычайно жизнелюбив и комичен. Рассказы о его многочисленных выходках кочевали из одной зоны в другую.
Так, например, отсидев свой очередной срок в конце двадцатых годов, дед Матвей за день до освобождения спрятался в штабелях леса, заготовленного зэками, не желая оставлять приглянувшийся ему лагерь. Когда его наконец отыскали, то у пятерых здоровенных охранников-дубарей едва хватило сил, чтобы вытолкать старого уркагана за лагерные ворота. Через два дня дед Матвей опять совершенно непонятными путями проник на территорию лагеря и снова спрятался в самом захламленном его углу. Нашли старика только через неделю усиленных поисков, холодного, голодного, но счастливого оттого, что он еще недельку провел на родной земле.
А последний свой срок дед Матвей получил уже как политический, и история эта изрядно повеселила зэков всех северных лагерей. Вор, которого больше всего в жизни интересовало содержимое чужих кошельков, неожиданно сел как член Промпартии... Начиналось все весьма прозаично – дед Матвей умудрился на улице снять часы с руки крупного партийного начальника, который, заметив пропажу, тут же потребовал от органов изловить вора. Каково же было его удивление, когда вором оказался семидесятипятилетний старец, который и не думал особенно прятаться – именные серебряные часы он попытался продать за три червонца там же, на городском базаре. Дед Матвей был пойман гэпэушниками с поличным. Обиженный партийный пахан приложил все усилия, чтобы преклонный возраст Матвея не помешал ему получить «десятку» строгого режима. Стараниями прокурора деда затолкали в глухомань, из которой не всякий молодой через десять лет выходил живым.
Однако старик был соткан из материала повышенной прочности. Несмотря на свои преклонные лета, он не уставал даже во время изнурительных этапов и вообще являл собой живой пример неимоверной выносливости человеческого организма.
Беспалый, взглянув на деда Матвея, невольно улыбнулся:
– Да, наверное, лихим парнем ты был в молодости, дед. Ладно, держись меня, в обиду не дам!
В темноте смутно угадывались очертания барака, в котором размещались раскулаченные. Пройдет не менее трех часов, прежде чем ночь выпустит из своих крепких объятий грубоватое строение. Во мраке барак напоминал диковинное древнее исполинское животное, растянувшееся во всю длину. Головой чудовище упиралось в сторожевую вышку, а его хвост достигал середины зоны.
Беспалый остановился. Неожиданно он ощутил волнение – сейчас ему придется снова убивать. Он был вожаком стаи, а вожак в минуту опасности всегда бросается в схватку первым, тем самым подавая сигнал всей стае и показывая пример для подражания молодняку. Сегодня ему придется нарушить старый неписаный закон: вор не должен убивать, но он просто не может поступить иначе, таков расклад.
Беспалый подумал о Шмеле и стиснул зубы. Сейчас у него не осталось никакой ненависти к упертому мужику. Просто Шмель со своими крестьянскими принципами стал у него на пути, посмел усомниться в его власти, а значит, должен был умереть. Должны сгинуть и те, кто пошел следом за Шмелем. Несколько десятков глаз настороженно смотрели на погрузившегося в раздумье смотрящего. Беспалый понимал, что выбора у него нет, – если он попытается отступить, заточки воров тут же пронзят его грудь, а потом истекающий кровью труп будет брошен в зловонную яму.
Сомнения в кровавой битве за власть уместны только до определенного момента, а дальше они расцениваются окружающими как трусость...
Этой ночью в бараке раскулаченных, судя по всему, беды не ждали. В нем царила тишина – казалось, все мужики крепко спали. Беспалый даже почувствовал нечто, похожее на жалость. Он всегда ценил трудные победы, а резать сонных было противно его натуре, так же как глумление над мертвецами. Тиша почувствовал облегчение, когда увидел, что у входа в барак маячат неясные тени, и услышал негромкий разговор. Беспалый понял, что мужики все же выставили охрану.
Повернувшись к блатным, он шепотом жестко скомандовал:
– В общем, так, братва. Видите, у дверей барака стоят двое?.. Мужички не так просты, как нам казалось. Охрану выставили, гляди-ка!.. Ты и ты! – Беспалый ткнул пальцем в стоявших рядом с ним двух зэков. – Снимите их по-тихому. Надеюсь, мне не надо учить вас, как это делается? – Брови Беспалого сурово сошлись.
– Обижаешь, Тимоша! Даже если бы я этого не умел делать, так у меня злости хватило бы на то, чтобы каждому из них зубами глотку перегрызть, – мрачно отозвался один из зэков – коренастый крепыш с длиннющими руками.
– Ну тогда идите, наше дело божье. – Теперь Беспалый напоминал отца-командира, благословляющего своих бойцов на подвиг.
Парни сделали вперед два небольших шага, и темнота плотно укрыла их худощавые фигуры, превратив в бестелесные силуэты. Через минуту они подкрались к бараку и затаились за углом. Прижавшись к стене, блатные терпеливо дожидались подходящего момента, а потом одновременно метнулись на спины беспечно болтающих сторожей. Луна вышла из-за туч всего лишь на мгновение, как будто только для того, чтобы посмотреть на кровавую сцену.
Бледно-желтый свет упал на заточку и тотчас погас, когда острие вошло в черный зэковский бушлат.
– Режь сук! – заорал Беспалый, поднимаясь.
Дверь под ударом ног слетела с петель и, грохнувшись об пол, разбудила барак. Три десятка зэков во главе с Тимохой, с перекошенными от возбуждения лицами, сжимая в руках заточки и ножи, ринулись в тускло освещенное керосиновыми лампами помещение, к нарам в два яруса, на которых лежали не успевшие проснуться мужики.
– Вали их! – завопил Беспалый и не услышал собственного голоса.
Его крик был одним из многих и утонул в грозном хоре других нападавших. Беспалый пырнул ножом
