на следующий день московской рати, Сафа-Гирей отправил за ней в погоню арского эмира Япанчу с многочисленным воинством.
Через неделю, заморив коней и измотав полки, Япанча понял, что разыскать Семена Микулинского будет трудно, и, разослав дозоры во все стороны, стал дожидаться вестей, расположившись лагерем близ Арска.
– Батюшка, – кричал стряпчий [31], – как послал ты нас в дозор татар караулить, так я сразу на них и вышел. Из-за кустов я выглядываю, а там… батюшки святы, все войско татарово спит! Даже караулов нигде не выставили. Вот сейчас напасть бы на них, надолго бы они запомнили эту встречу.
Князь Микулинский не мог поверить в удачу. Дотошно переспрашивал стряпчего:
– Виданное ли это дело? Неужно все спят мертвецким сном?! И дозоров не выставили?
– Не выставили, батюшка, – волновался стряпчий.
– Западни бы не было… – колебался князь.
А потом, посовещавшись с воеводами правой и левой руки, понял, что дело верное.
– На коней! – коротко приказал он.
Через час дружина князя Микулинского подступила к лагерю Япанчи.
– Действительно спят… И постов нигде не видать, – не переставал удивляться воевода. И в сердце старого война вдруг осторожным ужом вползла жалость. – Не по-христиански это – сонных рубить. Сначала в трубы сыграйте, пусть пробудятся. Ну а потом… с Богом!
Рать Семена Микулинского замерла. Полки ждали барабанного боя. А когда послышалась быстрая дробь и зазвучали трубы, лес наполнился криками, свистом, и из чащи на войско Япанчи налетела конница.
Запоздало и испуганно зазвучали татарские трубы.
– Коли их! Руби! – раздавались возбужденные голоса. – За Христа! За веру!
На землю падали убитые и раненые. Разгоряченные и напуганные кони топтали поверженных людей, втаптывали в грязь бунчуки, лес наполнялся криками, плачем, мольбой о пощаде.
– В полон их! – кричал воевода.
Рубка переместилась ближе к шатру эмира, где он с небольшим отрядом сдерживал натиск урусов.
– К лесу! К лесу! – кричал Япанча, шаг за шагом отвоевывая спасительные аршины земли. И когда лес прочно заслонил его от вражьих стрел, он издал победный клич. Затем осмотрел свое поредевшее воинство и, холодея всем телом, спросил:
– Почему я не вижу среди вас моего сына?! Где он?!
– Эмир, будь справедлив, – осмелился есаул сказать правду. – Он остался прикрывать наш отход! Он спас всех нас…
Есаул не договорил. Острый кинжал раздвинул ребра и вошел в его грудь по самую рукоять. Изо рта есаула на желтый кафтан тонкой быстрой струйкой полилась кровь.
– О Аллах, спаси моего сына. – Старый эмир вытер кинжал и прикрыл в горе глаза.
Арский княжич уже не обращал внимания на крики – расстелив в шатре циновку, он стоял на коленях и отбивал поклоны. Распахнулся полог, и вошел рында князя Микулинского. Он вытащил меч и приблизился к юноше. А княжич, прикрыв глаза, продолжал молиться.
– Не трожь его, – опустилась ладонь воеводы Микулинского на плечо рынде. – Пускай своему богу помолится.
А когда были произнесены последние слова молитвы и раздался выдох: «Амин!» – юноша взглянул на вошедших, резким движением выхватил кинжал и вонзил его себе в живот.
– Алла! – был его последний крик. Потом он упал на бок и умер без стона.
– Гордый, – произнес князь. – Таких уважать надо. Кишки себе выпустил, чтобы в плен не попасть. Крещеным быть не желает!
Остатки татарского войска скрылись в густой чаще.
– Теперь уже не догнать, – заключил Семен Микулинский. – Для них лес – что дом родной.
Война или мир?
Семен Микулинский и Василий Оболенский возвращались в Москву с поднятыми головами. Везли Ивану Васильевичу весть о первой победе над строптивой Казанью.
Государь встретил воевод с лаской и щедро отсыпал из казны каждому из них серебра и злата. Досталась князьям и высшая награда – по шубе собольей с царского плеча.
А скоро из Казани в Москву прибыли послы просить мира.
Иван Васильевич встречал татар гордо. Сидел в тронном зале, в золоченом кафтане, крепкая рука сжимала скипетр. Надо напустить на казанцев страху, пусть помнят о русской мощи.
Послы же татаровы робеть не умели, еще их деды помнили времена, когда Москва платила дань Казанскому ханству. Не поклонившись Ивану Васильевичу, Нур-Али протянул грамоту от Сафа-Гирея.
– Читай! – велел государь стоявшему подле него окольничему [32] Адашеву.
Тот, расправив длинный свиток, принялся зачитывать:
—«Брат мой московский, царь Иван Васильевич. Долго ли нам держать зло друг на друга? Ведь наши ханства знали и лучшие времена, когда мы были добрыми соседями. А не заключить ли нам мир, и пусть послы наши вместо нас клятву дадут».
Иван Васильевич только и хмыкнул в жидкий ус.
– Ишь ты! Сам разбит, а спеси-то не умерил! Мира, стало быть, ему надо. И послы уж больно чопорно держатся. Может, помощь от Крыма ждут? Подумать нужно, может быть, чего и умыслили. А ты, – взглянул он на Адашева, – гони их пока на татаров двор, где мы послов держим. Пускай в Казань не отъезжают, может быть, и понадобятся еще!
А днем позже царь Иван учинил Думу, где с воеводами и боярами держал совет.
– Мира запросили казанцы. Как же нам быть? Может, прогнать послов с позором и всей землей на Казань обрушиться? – посмотрел он на чинно восседавших в собольих шубах да бобровых шапках бояр. Все степенные, бороды поглаживают важно.
Первым заговорил митрополит Макарий.
– Мира хотят, – в раздумье протянул старец, – видно, крепко припекло, если о мире стали заботиться. Наперед бы им думать, прежде чем на Русь с огнем шастать.
Бояре терпеливо внимали митрополиту. Тяжелы слова Господа Бога, что же святейший отец далее скажет?
– Крепко мы магометан наказали, долго они еще подвиг наш помнить будут. Христос давно нас зовет православных из беды выручать. Только вот что я вам хочу сказать… Не время еще нам с силой собираться. Русь сперва укрепить надо. Ну а уж потом всей землей Русской и навалиться на басурман. Принять бы надо мир, государь, от послов казанских.
Поднялся окольничий Алексей Адашев. Знатные бояре только переглянулись. Добродушием государя пользуется! Давно ли в Боярской думе, а уже поперед старейших спешит слово вымолвить. А ведь и чином не больно высок, и роду не знатного. Он да еще Иван Выродков, тоже из худородных, все норовят людей именитых подалее от государя задвинуть! Чем же они эдаким царя опоили, что только их он и желает слушать? Старые порядки им, дескать, не по нраву, по-новому Русь хотят переиначить! А Иван Васильевич во всем с ними советуется, во всем согласен, речи их слушает и добрые слова им говорит. Да и митрополит их сторону держит.
– Прав святейший отец, государь, – изрек Алексей Адашев, – сильна Русь, но против Казани сейчас пойти не может! Каждое княжество – что государство отдельное, дружину свою имеет и царю не подчиняется! Раздорами Русь слаба! Русские земли сначала бы объединить покрепче под единое начало, пусть бы всеми дружинами царь заправлял! И еще полков бы побольше, тех, что с пищалями ходить будут. Да пушек бы отлить, и поболее. Вот тогда и с татарами воевать можно.
Бояре между собой переглянулись. Молод да горяч! Земли, стало быть, объединить хочет. А земли ведь не только великого князя. От времен самого Рюрика всегда старейшим родам принадлежали!
– Хорошо, быть по-вашему. Будет мир с Казанью. А ты, Ивашка, – посмотрел государь на своего любимца думного дьяка Выродкова, – отпишешь грамоту Сафа-Гирею. И добавь… чтобы уговор соблюдал строго и русские земли не обижал. Мы тоже земли казанские трогать не станем.
