небритые, нечесаные. А уж глаза!.. В лучшем случае на цепь, в худшем – в институт Сербского.
– Товарищ… Господин капитан! Мы того… этого. Не обижайте вы уж их! Отпустите! Оно, конечно, известное дело, потому как, что же…
Еще и синеблузники-профсоюзники, сбежались – спасать социально близких. Вроде и шапки ломают, а сквозь подобострастие наглость прет. Хочешь, Филибер, партизанской войны по всем правилам, чтобы из-за каждого террикона шахтерский пулемет лупил? Ах, не хочешь? Так разойдемся по хорошему. Мы тебя уважаем, ты нас уважаешь…
Истоптанная насыпь возле станции, юнкерский конвой с «мосинками», тринадцать балтийских героев спохмела и с кокаиновой ломки, мелкий снежок с низких небес… Эх, устроить бы им киноклассику, 'Оптимистическую трагедию' или даже 'Мы из Корнштадта'! 'Коммунисты есть?' И по каменюке на шею…
Так вроде не убивали? И не грабили, по нынешним лихим временам – почти туристы.
Я покосился на Мионковского. Пожал Рождественский Дед плечами. На профсоюзников взглянул…
– Господин капитан! Николай Федорович! Мы вам за этих бездельников консервов подкинем, прямо сегодня. И сала, копченного, вы такого и не ели еще!…
Интересно, меня бы так же выкупать стали? Ладно…
Расставил ноги, руки в карманы сунул.
– Доблестные красные моряки! К вам обращаюсь я, славные балтийцы, борцы за счастье трудящихся всего мира!.. А ну, на хер отсюда! Бего-о-о-о-ом!!!
Смотреть, что дальше будет, не стал. Где тут желтая коробка?
Щелк!
Любопытно, что напишут мои коллеги в соответствующем томе будущей 'Истории гражданской войны в СССР'? 'После зверских истязаний героев выгнали на лютый мороз. Под дулами винтовок стояли они, славные морские орлы, но не дрогнул никто, не изменил революционному долгу. Напрасно сулили им палачи бочки варенья и корзины печенья, напрасно обещали каждому по ведру кокаина…'
– Господин капитан!
Что за черт? Чуть папиросу не уронил…
Мионковского нет – отбыл по своим артиллерийским делам, испарились профсоюзники – за салом побежали, юнкера в сторонке дым в небо пускают, моментом пользуются. А этот?
'Этот' стоял на насыпи – сам-один, в рваном бушлате поверх тельника. Синяк под глазом, бескозырка на ухо сползла… Глухой, что ли?
– Господин капитан, разрешите вопрос?
Вроде не глухой. И не дурака на похож, в глазах что-то осмысленное плещется. Ответа не дождался, с насыпи шагнул – прямо ко мне. По грязному снегу – босыми ногами. Подошел, плечи выпрямил:
– Красный военмор Федор Евдокимов!
Поглядел я на него, хотел команду 'на хер' продубулировать…
– Курить будете, красвоенмор?
Щелк!
– Я – большевик, господин капитан. Заместитель председателя отрядной партячейки…
– Да хоть из партии «Баас»! Сказано же…
– Господин капитан, будь вы обычной «кадетской» контрой, я бы не стал рисковать. Да вы бы нас и не отпустили. Штык в брюхо – и амба, в горняцкий Подземинтерн. Насмотрелся уже… Вы, конечно, можете ответить, что видели ничуть не лучшие примеры…
– У вас очень грамотная речь.
– Закончил заводскую школу, сдал за гимназию экстерном, хотел поступать в университет на физико- математический факультет. В партии с 1916 года. А вы считаете, что все моряки – безграмотные подонки?
– Грамотных вы сами перерезали – еще в феврале 1917-го. Штык в брюхо – и амба. Загубили флот, продали за кокаин, а потом пошли заразу распространять – по всей стране. Вы даже не подонки – вы то, что и в бурю не тонет. Плавает!
– Жаль, что не можете вы перед ребятами выступить, господин капитан. Хоть в Кронштадте, хоть перед нашим Первым Революционным Балтийским полком. Наглядно очень будет. Мы тоже врага неправильно видим. Намучились с золотопогонниками, с «драконами», будь они прокляты, и теперь «контру» так себе и представляем. Кулаком в рылом, сапогом в брюхо – и мать-перемать, матрос, два часа на баке под ружьем, с-с-скотина! Таких бояться нечего, сами от ненависти и дури злобной лопнут. Вы – настоящий враг, господин капитан. И даже не то страшно, что у вас рабочие под красным революционным флагом с пролетарской властью воюют. Страшно, что вы себя правым считаете. Вы же за народ, вы за шахтеров, вы их от бандитов защищаете!..
– Глаза мне открыть решили, Евдокимов?
– Я бы их вам охотно закрыл, господин капитан. Может, и придется еще. Или я вам, или вы мне, как фарт выйдет. А что честный вы человек, пленных отпускаете, то для нашего дела, считай, еще хуже. Слабые сдаваться станут, а не до смерти стоять. И тут умно поступаете, признаю. Но я о другом сказать хотел. Если вы думать привыкли, если кроме ненависти у вас в душе и голове еще что-то имеется, рассудите: может, не только кокаин нас в бой ведет, может, не только ради грабежа и баб мы в штыковые ходим, пулям не кланяемся? И в землю эту угольную ложимся не только по приказу германского Генштаба? Может, и у нас своя правда есть? А как подумаете, следующий шажок сделайте: прикиньте, сколько сейчас в России за нашу правду, а сколько – за вашу. Тогда, господин капитан, глядишь, и ясность некая прорисуется.
