внимания на шуточки о свадьбе. Почему-то всем кажется, что это очень смешно. Жених не сможет даже поцеловать меня у алтаря – безопаснее приложиться к пробирке с ядом. Но я – живая и буду жить. А когда мы… Когда вокруг никого нет, можешь называть меня Сашей, так меня звали в детстве. Может быть, ты знаешь, в Польше Оля – это Александра, отсюда и путаница… Представляешь, чуть было не сказала 'когда мы не в строю'!
Они шли по холодному пустому городу, которые так и остался для них чужим, сжавшимся до узости нескольких еле знакомых улиц. Город не смотрел на них, занятый иными заботами, напуганный близкой войной, уже подступавшей к самым окраинам. Они тоже пришли с фронта – и уходили на фронт, ставший для них важнее всего, важнее даже этих коротких минут под черным враждебным небом. Влюбленные говорят о чем угодно, кроме войны. Они говорили о войне.
– Марков прав, Филибер. И Корнилов прав, он просто не умеет общаться с людьми, он очень одинок, ему нелегко. Командовать армией, которой нет – что может быть тяжелее? Филибер, поговори со своими, еще не поздно. Вместе мы победим, обязательно победим, ты должен поверить, должен согласиться!.. Если хочешь, если ты действительно хочешь, я буду в твоем полку, в твоем батальоне, я пойду вместе с тобой в атаку, буду рядом, пока мы не победим – или пока ты будешь этого желать.
– Сергей Леонидович прав, Саша. Нас слишком мало, мы погибнем врозь. Но еще опаснее менять уже принятое решение, сворачивать на полном ходу. Чернецов начал свою войну, мы видим цель – и только от нас самих зависит добьемся ли мы победы. Корнилов и Алексеев даже не представляют пока, куда вести «добровольцев». Не хочу быть пророком… Но их решение может быть не самым лучшим. Мы уже в бою, Саша, мы в атаке. Если хочешь, пойдем рядом. Я этого хочу.
Они оба знали, что от слов почти ничего не зависит. Фронт был близко, черное небо-гора касалось крыш, их незаметные следы заносил мелкий колючий снег, и страшный месяц мертвых – февраль-'доживи до весны' – вступал в свои права.
– 'Походный офицерский прибор' – не без гордости сообщил подпоручик Принц. – Из шести предметов. Первое и главное: котелок с дугой, исполнен из меди желтой, никелированной!
На котелок я и обратил внимание, когда открыл дверь знакомого номера «Европейской». Стол у закрытого шторами окна, моя полевая сумка сдвинута к самому краю, а посредине…
– Нумер второй – крышка, заменяющая сковороду, нумер третий – ручка помянутой сковороды, далее чайник и кружка и, наконец, шедевр людской изобретательности – яйцо для чаю, по-простому – ситечко… Николай Федорович, наши все такое купили, у кого, конечно, денег хватило. Традиция!
Бывший юнкер и будущий Ален Даллес определенно доволен собой. Ну, с традицией не поспоришь!
– На чай давали?
Я сбросил полушубок прямо на диван, прикидывая, не стоит ли, наконец, пришить погоны. Или обойдется? Для их превосходительств я все равно – земгусар.
– В смысле? – моргнул Принц, но тут же сообразил, заулыбался. – Тому, кто первый честь отдаст? Еще бы! Господа «нейтралы», казачки из казармы, как на парад выстроились, «благородиями» величали… Николай Федорович, было три записки, в смысле донесения. Груз уже на станции, под охраной. Охрана не наша, ростовская. Там целый эшелон прибыл, к вечеру еще один ожидается…
Ростовский груз… Деньги и золото из Госбанка – и два эшелона. Если под завязку, два батальона. Неплохо!
– С эшелоном прибыл командующий войсками Ростовского района, он сейчас в Атаманский дворец поехал.
– Угу…
Я подошел к столу, водворил на место полевую сумку, ткнул пальцем в 'медь желтую, никелированную'. Шесть предметов, однако. Тяжеловато будет – и многовато, разбаловались господа офицеры с денщиками и ординарцами. Яйцо для чаю! Мне и полевого котелка на все случаи хватало. Наш советский алюминий…
– Вот что, Сергей. Теперь без шуток. Если чувствуете, что не потяните, отказывайтесь сразу. Нужно сформировать группу, скажем, взвод – из наших, из тех, кому верите. Но и местные пригодятся, человек пять, чтобы входы-выходы знали. Шоферы – трое или четверо. Оружие – только револьверы, винтовок не брать. Стрелять, скорее всего, не придется… Но… Всяко случается.
Я специально смотрел в сторону. Путь подумает, пусть осознает. Шутки действительно кончились… Можно, конечно, обратиться к Чернецову, но у Кибальчиша в отряде – сплошные гимназисты. Мои ребята все-таки покрепче. А брать первых встречных – себе дороже.
– Николай Федорович, я все сделаю. Разрешите приступить?
За холодными стеклышками очков – холодный спокойный взгляд. А вырос парень!
– Приступайте, – улыбнулся я. – Чтоб вам было легче, могу пообещать, что… 'Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства'.
Сообразит? Мои студенты полчаса затылок бы чесали.
– Можете быть покойны, ваше высокопреосвященство!
Удивило не то, что вспомнил, а как ответил. Я поглядел ему прямо в глаза – и действительно успокоился.
– Могли бы сказать 'Monseigneur', – хмыкнул, – Или даже 'Eminentio cardinalis'. Проявили бы е-рун-ди- цию!
Это чтобы не слишком задавался.
Бог весть что приходит в голову – особенно при общении с великой русской интеллигенцией. Собственно, не бог весть что, Заболоцкий, однако контекст… А как еще назвать? И бороденка подгуляла, и вообще.
– Но вы поймите, любезнейший Митрофан Петрович!..
– Но и вы войдите в мое положение, батенька мой Евгений Харитонович!..
