– Травлена?!
– Да, государь, – бесстрастно подтвердил лекарь, как будто речь велась об испорченных яблоках, купленных девкой на базаре.
– Кто сделал это?
– Мое дело лечить, государь, поэтому я здесь. У меня припасено лекарство, которое ей поможет, и уже через несколько дней царица Анастасия займет место рядом с тобой.
Бояре молчали, понимая, что гнев государя в первую очередь обрушится на них.
– Когда это могло произойти?
Лекарь задумался только на секунду, потом уверенно отвечал:
– Думаю, вчера утром, может быть, немного позднее, цезарь.
– Спаси государыню, лекарь! Христом богом прошу, только спаси! Золотом осыплю.
– Государь, – вмешался вдруг Григорий Захарьин, – ты всякому немчине не доверяй. Опоит государыню зельем, а потом ни одна знахарка не поможет! Сведет он государыню в могилу! – заклинал боярин, чей густой голос прошелся по палатям погребальным звоном.
– Не для того я немца выписал, чтобы царицу знахаркам доверять! Немчина пускай Анастасию Романовну лечит! – прикрикнул Иван.
– Царь, все эти лекари хуже колдунов, – настаивал на своем Григорий Юрьевич, – никогда не знаешь, чего они сыплют.
– Нет! Свое слово сказал! – прикрикнул государь, и широкая ладонь громко прихлопнула подлокотник.
– Царь Иван Васильевич, позволь хоть за немчиной присмотреть, пускай свое снадобье сначала мне передает.
Лекарь безучастно стоял в стороне, наблюдая за спором царя со слугою. Он представить себе не мог, чтобы на австрийском дворе кто-то посмел бы возразить эрцгерцогу. Что поделаешь, на Руси всегда были варварские порядки. Это не просвещенная Европа, и надо смириться с дикостью.
Шуберт скучал в Москве. Придворная жизнь была серой и вертелась вокруг молодого царя. Не было здесь светских приемов с кокетливыми дамами и галантными кавалерами, не звучала гитара, а на дуэлях дворяне не отправляли друг друга к праотцам с любезными шутками. Разве можно отнести к развлечениям кулачный бой и пляски девиц, разгоряченных пивом?
В Европе все было изящно, женщины даже отдавались изощренно и со вкусом. И единственное, что компенсировало все неудобства, так это неслыханно большое жалованье. А из-за него лекарь Шуберт мог вытерпеть еще и не такое.
– Хорошо, – согласился Иван, – быть по-твоему. Вот что, лекарь, – воззрился самодержец на Шуберта, – свое зелье будешь отдавать кравчему, пускай поначалу он пробу снимет, а потом он уже Григорию Юрьевичу отдаст, а уж затем его царица отведает. И еще вот что я хочу тебе сказать, немец. – Иван Васильевич сделался серьезнее обычного. – Умрет царица... голову потеряешь.
Шуберт согнул шею, и трудно было понять, что значит сей поклон – готовность предоставить свою голову или обычная немецкая вежливость.
«За упокой рабы божьей...»
Григорий Захарьин лично отвечал за здоровье племянницы. В первый день боярин не пускал никого, приказал царицу поить святой водой, настоянной на мощах, знахаркам повелел прыскать в углы заговоренную воду и ставить траву против бесов, шептать над государыней молитвы и совершать наговоры.
И действительно, царице полегчало, едва она испила святой воды. Краснота с лица ушла, и она попросила бульона.
Захарьин, глядя на Анастасию, лепетал:
– Все святая водица! Это она чудеса делает. В позапрошлом году девка слепая прозрела, когда ее святой водицей окропили. А в этом году старцу – он совсем не ходил, помирать собирался – дали испить животворящей воды. Так потом этот старец лет на тридцать помолодел! А наша Анастасия Романовна еще через костры сигать будет! Почему водица та чудодейственна? А потому, что на мощах старцев настоена, которые весь свой век вере служили. Вот их святость на людей и переходит.
Девки, которые гуртом вились вокруг конюшего и прислуживали царице, охотно соглашались:
– Истинно так, Григорий Юрьевич. – И, уже обращаясь к государыне: – А ты, голубушка-матушка, еще испей, вот тогда тебе совсем хорошо станет.
Царица пила, и жар спадал.
Григорий Юрьевич, раздвигая животом сгрудившихся девок, наклонялся над племянницей, трогал ладонью ее лоб.
– Денька два пройдет – и царица совсем поднимется.
Однако к вечеру Анастасии сделалось худо. Не помогали уже настои трав, напрасны были заговоры, но Григорий Юрьевич по-прежнему не доверял лекарствам. Боярин просто не допускал до себя немца. Всякий раз велел говорить, что его нет, ссылался на занятость, а однажды, столкнувшись с Шубертом в коридорах дворца, просто обозвал его проходимцем.
Лекарь бегал со склянкой зелья за конюшим, умолял передать его царице, но боярин был непреклонен.
– Анастасию Романовну отравить хочешь?! – орал он. – Государь еще не ведает про твое лукавство.
Шуберт удивленно таращил глаза, лопотал что-то на своем языке, а потом, догадавшись, что его не могут понять, живо коверкал русский:
– Как отравлять?! Государь велел царицу лечить! Вот я за ней ходил!
Он уж понимал, что с конюшим будет непросто – боярин держал в своих руках такую власть, какой, быть может, не обладал сам царь. А если не помочь царице сейчас, то уж к вечеру будет поздно. Вот тогда заплечных дел мастера натешатся!
Григорий Захарьин остановился, видно, просто так от этого чужеземца не отделаешься. Еще чего доброго и царю нашепчет. Ивана конюший не боялся, однако вести неприятный разговор было в тягость.
– Чтоб тебя!.. Ладно, давай скорее свое зелье, – протянул боярин ладонь, смирившись.
Немец, опасаясь, что Захарьин раздумает, быстро извлек из штанины склянку и сунул ее в растопыренную ладонь.
– Мне на царицу взглянуть нужно, – настаивал лекарь.
Конюший видел, что ему уже не устоять против этого напора, и махнул рукой:
– Пойдем.
Царица лежала под многими покрывалами, однако облегчения не наступало. Анастасию знобило, и она просила все больше тепла. Ближние боярыни и сенные девки неустанно хлопотали вокруг нее, пеленали в теплые простыни и одеяла.
Лекарь Шуберт взял руку, потрогал лоб, заглянул в рот, приложил ухо к груди, а потом, повернув злое лицо к Захарьину, выговорил:
– Царица умрет, если твоя дурная башка не даст ей лекарство! Царь сказал, что если она умрет, то мне рубить голова! Мой покажет, что виноват боярин, – в сильном волнении Шуберт коверкал русские слова. – Дал бы он лекарство, царица была бы живой!
– Ты, немчина, свой пыл умерь! И нечего здесь вороном поганым над царицыным ложем кружить! Чего смерть кликаешь?! Дам ей твое лекарство, но если завтра от него лучше не станет... царю на тебя пожалюсь! А теперь прочь иди, не видишь, что ли, что государыне совсем худо сделалось.
Немец уходить не думал. Его не запугали угрозы конюшего.
– Я не пойду, пока царица не поправится!
– Пес с ним! – в бессилии махнул рукой конюший. – Может, оно и к лучшему.
Шуберт поскидывал с государыни одеяла, перевернул ее на живот и, вызывая рвоту, протолкнул ей в рот два пальца. Заглянул царице в глаза, потом велел позвать кравчего, который испил лекарство, перекрестившись на образа. Только после этого Захарьин разрешил дать его Анастасии Романовне.
Государыне полегчало через час. Она открыла глаза и попросила пить, потом пожелала видеть сына
