На прошлой недели князь хотел оставить придворную службу и посвятить себя поэзии. Василий Васильевич даже подыскал подходящие слова, какие следовало сказать государыне при встрече, но, натолкнувшись тогда на упрямый взгляд Софьи, неожиданно стушевался и дал себе слово проводить ее до престола. Без Петра.
Евдокия не могла не знать о его связи с царицей, однако даже взглядом не показала своего неудовольствия.
В какой-то степени жаркая, почти безрассудная любовь Софьи начинала утомлять Голицына. Василий Васильевич понимал, что занимает в ее мыслях центральное место и что все свои дальнейшие планы она связывает только с ним. А цель у царевны была настолько высока, что от нее невольно захватывало дух.
Находясь в своем дворце, рядом с любимой женой, князь Голицын вдруг отчетливо осознал, что ему чуждо стремление Софьи к абсолютной власти. И уж тем более он не готов восседать с ней на престоле.
– Как ты себя чувствуешь, Евдокия?
Глаза женщины немедленно наполнились счастьем. В ответ – лишь легкая улыбка. Вчера, сославшись на недомогание, Евдокия Ивановна отказалась от ужина и ушла почивать в одиночестве. Сейчас, будто бы извиняясь за свою вчерашнюю слабость, распорядилась приготовить жареного гуся – любимое блюдо Василия Васильевича – и зажечь свечи.
– Когда ты рядом со мной, я понимаю, что такое настоящее счастье. Я так редко тебя вижу, Василий, – мягким голосом произнесла Евдокия.
Ничего похожего на укор. Голос звучал сердечно.
Где-то внутри Василия Васильевича неприятно ворохнулось. Это божий глас! «Ты меня любишь, касатушка, а я с царевной вчера вечерок коротал!»
– Государственные дела, Евдокия. Помогать мне надо Софье. Если я этого не сделаю, так они ее совсем изведут.
– А может, не нужно встревать между сестрой и братом? Вдруг как-нибудь само уладится?
Глаза супруги светились прежней любовью, но вместе с тем в них что-то странным образом переменилось. Огонек, что находился на самой поверхности радужки, вдруг неожиданно забрался в глубину зрачков, мигнул разок да и затерялся.
Василий Васильевич отпустил хрупкие женские пальцы.
– Не о том ты говоришь, Евдокия, – глуховато отвечал князь. – За свое дело болею. Думаешь, мне в радость разлад в семье чинить? Если я уйду, так все погибнет. Все сначала придется начинать. Местничество отменили слава богу! Теперь армию создавать нужно по европейскому образцу, границы на юге от татар укреплять. И все на мне висит. А уйду я, так они просто глотки друг другу перережут!
Ладони Евдокии Ивановны некоторое время покоилась в центре стола, как если бы она рассчитывала на то, что Василий Васильевич окружит их заботой, овладеет ими вновь. Но потом, не дождавшись участия, убрались на самый краешек.
– А что ты думаешь о Петре? – неожиданно спросила Евдокия.
Василий Голицын прикусил губу. Прежде супруга таких вопросов не задавала. Ее вообще не интересовали государственные дела. Оказывается, князь совершенно не знал супругу.
– Петр умен, очень энергичен, даже храбр. Двумя словами о нем не скажешь. – Подумав, добавил: – Я даже не знаю, что в нем намешано больше – добра или зла. У него есть одна хорошая черта, что в наше время встретишь не очень часто. Он тянется к знаниям! Пытается до всего дойти собственным умом. Стреляет из пушек, изучает геометрию, организовывает маскарады, дирижирует, играет на барабане, танцует. – Рассмеявшись, продолжил без намека на иронию: – В России прежде таких государей не бывало. Но в нем многое и от шута. На свадьбе у Хованского исполнял обязанности метрдотеля. А неделю назад организовал шествие по Москве. И знаешь, кем он там предстал?
– Кем же?
– Шел впереди строя и играл на барабане! – с возмущением вымолвил Голицын. – И это великий государь! Что же тогда нужно ждать от его подданных? Да и ведет он себя больше как мужик. Может в рожу холопу двинуть и посохом вельможу отдубасить. И попробуй ему начни перечить, так он ногами затопчет. – Вздохнув, князь добавил с грустью: – Вот такой у нас царь. Даже непонятно, в какую сторону он может толкнуть Россию... Так что уйти я никак не могу.
Свечи оплыли до половины. Разрезанный на большие куски гусь остывал в глубоких блюдах, вот только аппетита отчего-то не прибывало. Щипнула Евдокия Ивановна крылышко и опять посмотрела на мужа.
– Ну ладно, хватит разговоров.
Князь взял высокую бутыль и налил себе вина в высокий бокал. Пригубил. Сладкое. Евдокия Ивановна пила квасок. По тому, как она поморщилось, было видно, что он ядрен и пришелся благоверной по вкусу. Вошел слуга и, потоптавшись у порога, произнес:
– Государь-батюшка, тут к тебе игумен Сильвестр Михайлов пожаловал. Я хотел было его спровадить, но он говорит, что дело шибко неотложное.
Отодвинув тарелку с дичью, Василий Васильевич пообещал:
– Сейчас приду, Евдокия.
И, поднявшись, заторопился к двери.
Игумен Сильвестр Медведев принадлежал к ближнему кругу царевны Софьи и предан ей был до самозабвения. В повзрослевшем Петре он видел угрозу ее царствованию. А когда самодержец однажды устроил маскарад, нарядившись в рясу, то набожный Медведев возненавидел его люто. Укорил он было Петра за богохульство, а тот только рожки состроил.
– Отступать нам некуда, князь, – решительно напомнил Медведев. – Из Швеции прибыла графиня Корф. Все получилось именно так, как мы и планировали. Кажется, она Петру понравилась.
– Уже наслышан, она побывала в Преображенском приказе.
– А иначе нельзя. Этот плут Ромодановский обязательно бы догадался! Нюх у него на такие вещи. Настоящая ищейка.
Между бровей князя Голицына образовалась неровная складка.
– Послушай, Сильвестр, а не богохульное ли это дело?
Заданный вопрос Медведев воспринял серьезно. Насколько его знал князь – для игумена не существовало второстепенных вещей. Подумал малость, напрягая чело, и твердо отвечал:
– А с антихристом любые средства хороши. Главное – его с престола сокрушить.
– Софья знает?
– Я только что переговорил с ней.
В лютый мороз и в невыносимую теплынь Сильвестр Медведев носил аскетическое рубище, под которым пряталась грубая власяница; единственное, что отличало его от прочих чернецов, так это небольшая панагия, украшенная самоцветами.
– Будь тверд. Теперь многое от тебя зависит.
– Все во власти бога, – сдержанно напомнил князь.
Губы Медведева расползлись в хитроватой улыбке:
– Так-то, оно конечно, так... Только на бога надейся, да сам не плошай. И еще вот что. Чувствую, жареным потягивает, – брезгливо поморщился аскет. – Ты бы поостерегся божьего гнева, князь. Как-никак, постный день.
И, не прощаясь, потопал по длинному коридору в обратную дорогу.
Глава 7
НЕЗАДАВШИЙСЯ ДЕНЬ
День у Петра Алексеевича не заладился с самого утра. Перед рассветом его разбудил приблудный пес, забравшийся во дворец, и, видно, от душевной тоски устроил немилосердный лай под царской опочивальней. Ворочаясь и проклиная шельмеца, Петр Алексеевич некоторое время надеялся, что псина все-таки замолкнет – один раз, жалобно поскуливая, она куда-то убралась, но через некоторое время вновь возвратилась к облюбованному месту, чтобы будоражить тишину.
Три дюжины потешных солдат, стоявших в карауле и охранявших сон самодержца, все оставшееся до рассвета время отлавливали приблудную псину, но та всякий раз проворно удирала, поддразнивая стражу
