шею в плечи; второй, напротив, напоминал крепенький грибок-боровик, только что вывернутый с корнем чьей-то цепкой рукой. Троица держалась неброско, во все глаза разглядывая монаха. Не без интереса посматривал на нежданных гостей и он.
– Сколько же мы не виделись? – спросил Герасим.
Крепыш усмехнулся:
– А ты посчитай, Святой. Откинулся ты восемь лет назад, и с тех пор кранты! Больше и не встречались. – И уже виновато, понимающим взглядом осмотрев стены, исписанные фресками, спросил: – Мои слова не сильно режут твое монашеское ухо?
– Говори, сын мой.
– Хм… вот как. Я знаю, что еще года три ты при делах был, а потом вдруг исчез. Можешь мне поверить, нам пришлось изрядно потрудиться, чтобы тебя найти.
– Что же это мы стоим в дверях? – словно спохватился отец Герасим. – Не по-христиански так гостей встречать. Садитесь, господа, – указал монах на широкую лавку, отполированную рясами до сверкающего блеска и, видимо, помнившую самих основателей монастыря.
Гости сели охотно, словно только и ожидали приглашения, по-хозяйски закинув ногу на колено.
– А ты стал обходительный, вот только внешне все такой же, не изменился, – похвалил «краб», доставая из кармана пачку с сигаретами.
Вытащив одну, он очень старательно размял ее в руках, отчего табак рыжеватыми соринками рассыпался на каменный пол. Этот человек не умел смотреть в одну точку, глаза его бесконечно блуждали с пола на стены, со стен на потолок, как будто он хотел что-то увидеть, а ему все никак не удавалось обнаружить искомое.
Отец Герасим чуть нахмурился, но голос его прозвучал все так же доброжелательно:
– У нас здесь божий храм, Валерий Игоревич, а не общественный сортир.
«Краб» воткнул сигарету обратно в пачку и закачал головой:
– Ишь ты! Даже отчество мое вспомнил, а я уж сам начал забывать, что оно у меня имеется, а ты вон как себя повел. А по старинке не мог назвать меня, как прежде, или погоняло мое забыл? – несколько раздраженно спросил он.
– Зря ты сердишься, не позабыл, – произнес, словно выдохнул, монах, – только все это осталось совсем в другой жизни, в мирской. Теперь я божий человек, и что меня сейчас интересует, так это мои иконы.
– Узнаю Святого, – заулыбался «краб», – раньше ты все наколки рисовал, а сейчас, стало быть, иконы малюешь. Только поведения твоего понять не могу – не твое все это. Может, ты перед нами выкаблучиваешься?
Взгляд у монаха оказался тяжеловат, и крепыш невольно поежился, ощутив неловкость.
– До святого мне далековато, – честно признался отец Герасим, – прежние грехи тяжелы. А иконы не малюют, их пишут, сын мой, – наставительно произнес он.
– А ты лицедействуешь, Святой, – мягко укорил его долговязый, – мог бы перед нами не разыгрывать этот театр, как-никак не одну чалку вместе прошли.
– Я не лицедействую, я живу так, – сдержанно заметил Герасим, – скоморошество – это не по нашей части…
– Только не надо говорить «сын мой», – неожиданно оскалился верзила, – уж лучше вообще никак не называй.
Теперь уже Герасим улыбнулся:
– А ты тоже не меняешься, Глухой, все такой же несдержанный, а ведь перед тобой человек духовного звания. Ладно, что вам нужно и как вы меня нашли? О том, что я здесь, никто не знал… почти.
«Краб» вновь потянулся за пачкой сигарет, обычная мужская привычка – начинать серьезное дело с глубокой затяжки, но, вспомнив, что находится в келье, виновато улыбнувшись, оставил ее до следующего раза.
– Вот и вспомни свое почти, – усмехнулся верзила.
Герасим чуть нахмурился:
– Шаман?
– Он самый.
– И что же он хочет, Волына?
Волына слегка замялся.
– Тут такое дело… Шаман доверил нам кое-какие сведения. Знаем, что будет, если мы вякнем где про них не по делу… В общем, мы даже и не думали, что найдем тебя. Ты же последние годы… ну, в миру, был доверенным лицом Барина, так?
Монах слегка поколебался, это была правда, о которой не следовало говорить даже с близкими знакомыми, но похоже, что троица действительно знала больше, чем говорила.
– Предположим… И что с того?
– Ты давненько не был в Печорском монастыре?
– Давно, – не сразу отвечал Герасим. – А потом у меня на жизнь наметились другие планы. Я уже говорил об этом с Барином, – его ответ прозвучал уклончиво. – Он не возражал.
Волына напористо продолжил:
– Думаю, для тебя будет новостью, если я скажу, что десять хранителей один за другим ушли на вечный покой, – и он очень естественно перекрестился, – царствие им небесное. Если бы они умирали хотя бы по одному в год, то такую кончину с натяжкой можно было бы считать случайной. Все-таки ремесло у нас опасное, всякое случается… Но все они погибли за полгода… Последнего из них, Семена, застрелили десять дней назад в собственном подъезде. Вот такая выходит грустная история, – поджал губы Волына. – Шаман решил нас подключить, больно уж круто все поворачивается…
– Ты хочешь сказать, что в монастыре хранителей не осталось?
– Из прежних – ни одного! – покачал головой Волына. – Вместо них Барин поставил других. Ты их не знаешь.
– Что произошло с прежними?
– Непонятки какие-то случились… Их завалило в одном из залов пещеры во время службы. Вместе с ними погибли и другие монахи. Может быть, случайность, а может быть, и взрыв. Мы потихонечку провели свое расследование, но так ничего и не нашли.
– А наличка на месте?
– На этот вопрос ответить можешь только ты.
– Я чернец, господа. А у вас дела мирские. Попробуйте разобраться сами.
Волына хлопнул себя по коленям и горячо ответил:
– Чуть не выругался в святом месте! Видно, правду говорят, что ты свихнулся. Ты думаешь, почему мы к тебе приехали? Ведь ты на очереди.
– Кому нужен чернец?
– Слушай меня, Святой… Мы провели небольшой анализ, – желтая фикса в правом углу рта зловеще блеснула, – кое-кто засветился. Не хотелось бы говорить здесь, ну, в общем, они далеко отсюда… Надеюсь, ты меня понял. Следы привели в зону, на одну из северных пересылок. Сучонок, который работал на исполнителя, указал нам на одну суку в «красной» зоне. Мы его взяли в оборот, да переусердствовали, теперь он ничего не скажет. Но перед смертью мамой клялся, что он всего лишь спица в колесе, а в этом деле работают профессионалы. Сам посуди, ухлопали столько народу и ни разу не повторились. Одного взорвали в машине, другого порезали, – загибал Волына кривые пальцы, – третьего…
– В лесу повесили, – подсказал крепыш, чуть выставив грудь.
– Четвертого в Москве из снайперской винтовки сняли, причем стреляли даже не из противоположного дома, а с соседней улицы, с высотного здания.
– Откуда вы узнали?
– Позже обнаружили, – махнул Волына рукой, – привлекли знающих людей, определили траекторию, прочесали каждый дом, ну и нашли ватное одеяло на одном из чердаков. Он, стервец, там как в собственной квартире устроился – кофе пил да булочки ел. Нашли одну гильзу и пустой термос. У меня такое впечатление, что замочил их не один человек, а несколько. Уж слишком по-разному это как-то получается.
