– Епитимью на себя наложил за плен басурманов!
Город ждал князя-иуду, а встретил князя-страдальца. Великий князь шапку никогда не снимал, а сейчас, позоря свою голову, повинным входил в Кремль.
– Князь великий! Василий Васильевич! – толпа расступалась перед ним.
Василий шел через людской коридор к своему дворцу.
– Что рты пораззявили?! В ноги князю! В ноги кланяйтесь! – закричал юродивый.
И народ, словно пробудившись ото сна, упал на колени, не смея посмотреть государю в глаза. Если великий князь идет босиком, то почему черни стоять в рост? Так и прошел Василий до своих палат, не встретившись ни с кем взглядом.
Колокола зазвонили, приветствуя великого князя, и долго еще звонарь тревожил Кремль радостным перезвоном – великий князь вернулся!
Зима. Зябко. Студеный ветер пробирал до костей. Бесстыдно залезал под овчинный тулуп, бросал колючие комья снега за шиворот и морозил, морозил.
Боярин Ушатый поднял воротник, уткнул нос в бараний мех. И надо же было в такую студеную погоду выезжать! Да кто мог знать! Кажись, еще утром теплее было, даже солнышко вышло, и на тебе, пурга какая!
Боярин постучал по замерзшим бокам рукавицами, стараясь разогнать кровь, повозился в санях, и полозья, словно прося пощады, заскрипели под его тяжелым телом.
Возничему мороз был нипочем: он весело управлял возком, лихо погонял вороного жеребца, с разгоряченной спины которого шел клубами пар, и всю долгую дорогу напевал под нос какую-то воровскую песню. Ушатый терялся в догадках – что это? Завывание ветра или очередная песнь удалого возничего?
Боярин Иван Ушатый торопился к Борису Тверскому, и до Твери оставалось еще добрых верст двадцать, когда ось с хрустом надломилась и, царапая слежавшийся снег, острой пикой уперлась в сугроб, опрокидывая на снег возок.
– Тьфу ты! – отплевывался от снега Иван Ушатый. – Что ты, дура, на дорогу не мог посмотреть! Вот вернемся, розог получишь! – щедро пообещал он.
– Руку! Руку, боярин, подай, – виновато просил возничий, пытаясь вытащить Ушатого из сугроба.
Боярин Ушатый барахтался, пробовал выползти на дорогу, но увязал еще глубже. «Грамота! – И рука мгновенно юркнула за пазуху. – Фу-ты, нечистая сила! Кажись, целехонька. Было бы тогда от князя».
– Вот смотри ты у меня! – опять начал сердиться Ушатый. – До дома только доберемся, а там непременно розог отведаешь!
Боярин чувствовал, как попавший за шиворот снег растаял и холодными липкими струйками сбегал по спине, добирался до живота.
– Всю морду из-за тебя ободрал! – ругался боярин, а возничий виновато топтался на снегу, пытаясь ухватить Ушатого половчее за широкий ворот. Шапка боярина отлетела далеко в сторону и была похожа на ведро, торчащее из-под снега.
Наконец Иван Ушатый выбрался на утоптанный снег, а возница суетливо бегал подле, стряхивая с него белые комья:
– Ты уж постой, батюшка, постой! Я с тебя снег смахну. – И нежно, будто поглаживал холеную лошадку, сбивал налипший снег с сытой задницы своего господина. – Шапчонка-то твоя не помялась, как есть новая, – бережно подал он бобровую шапку.
– Как теперь? Не доедешь ведь! – ворчал боярин. – Пешком, что ли, до Твери топать?
– Почему же пешком, боярин? Лошадка вон стоит, дожидается. Ты верхом, а я уж как-нибудь доберусь. Эка невидаль, двадцать верст! Доберусь! От свата, помню, добирался, двадцать пять верст шел.
– Околеешь ведь. Вон стужа какая! Ладно, ко мне коня, отсюдова недалече деревенька есть, сани попросим, а потом и дальше в путь.
– Хорошо, боярин. Хорошо, я мигом! – весело суетился возница. – Ступай на спину. Ничего, я удержу, это я с виду такой хлипкий, а сам я крепок!
Боярин, подобрав шубу, осторожно наступил на узкую спину возницы, словно пробуя ее на крепость, как рыбак пробует дно лодки, стоящей в воде, а потом закинул ногу на вороного.
– Коня держи, коня! Уйдет ведь! – серчал Ушатый.
– А я держу, боярин, он подле меня, шагу не ступит!
– Тьфу ты, черт! В сугроб опять едва не опрокинул! Ладно, поспешай давай!
Иван Ушатый легонько пнул коня, и вороной, как танцор перед девками, осторожно и грациозно поднял ногу, решаясь на первый шаг.
– А я поспешаю, боярин, поспешаю! – глубоко проваливаясь в рыхлый снег, говорил возница.
Деревенька с черными закопченными трубами оказалась неподалеку – версту проехать. Ушатый остановил жеребца около крепкого сруба с большим двором и крепкими воротами. Стукнув кулаком в дверь, заорал:
– Эй, хозяин! Гостей встречай!
Забрехала хрипло собака и враз умолкла, пристыженная громким окриком. Кто-то уверенно распоряжался во дворе:
– Ну, что пасть раззявил?! Иди открывай! Не слышишь, гость к нам!
Вслед за этим брякнул засов, нарушив ржавым скрежетом морозную тишь, и дверь отворилась.
– Мать моя! – хлопнул рукавицами молоденький паренек. – Никак ли боярин к нам! Батя, боярин к нам! Проходь, боярин, проходь. Застыл небось на морозе?
Из-за спины парня выплыл мужик с широченной, в полгруди, бородой.
– Чей холоп? – ступил во двор боярин.
Мужик поклонился боярину, в густой бороде искрились снежинки, которые тотчас растаяли, превратившись в блестящие капельки.
– А мы не холопы, – достойно отвечал мужик, – мы люди великого князя. Ему и служим. Что встал?! – крикнул мужик на отрока, который, очевидно, приходился ему сыном. – Прими шубейку у боярина.
Ушатый с возницей вошли в сени. В доме было натоплено, по всему видать, хозяин дров не жалел, в просторной горнице уютно потрескивала лучина.
– Прошу, батюшка, проходи, – в самые ноги поклонилась боярину хозяйка – баба лет тридцати пяти.
– Хлеб на стол и молоко, – уверенно распоряжался хозяин дома. Было видно, что здесь его слово – закон.
Стол быстро накрыли: поставили щи, пироги, в блюдах квашеную капусту, в крынках – молоко, сметану.
Боярин почувствовал, что в дороге проголодался изрядно, и, благословясь, взял ложку, не спеша стал хлебать наваристые щи.
– Как тебя звать-то? – спросил боярин, слизывая с губ приставшую капусту.
– Георгием.
– А по отчеству как величать?
– Иванович… – крякнул от удовольствия мужик.
– Баба твоя вкусные щи готовит, Георгий Иванович. – Боярин отправил в рот очередную ложку горячих щей.
– На то она мастерица, – заулыбался Георгий Иванович. – Бабу-то, как коня, выбирать нужно. Присмотришься поначалу, какая она хозяйка. Ежели хорошо готовит, выходит, и хозяйкой доброй будет.
– А князя своего любишь? – вдруг неожиданно поинтересовался Иван Ушатый, макая ломоть хлеба в густую сметану.
– Князя-то… Василия Васильевича? – переспросил Георгий Иванович и замолчал, глубоко задумавшись: было видно, что вопрос этот для него не праздный и требовал сосредоточенности. – Господин он мне. Мы, чернь, – что псы, своему хозяину должны быть верны. А любовь – это дело бабье!
Ушатый доел щи, совсем по-мужицки облизал ложку и бросил ее на стол. Она радостно заплясала и успокоилась под ласковой ладонью хозяйки. Боярин взял стакан кислого вина и выпил его до донышка.
Разговор получался любопытный. Мужик не из простых, с хитрецой, тем интереснее с ним
