беседовать.
– А воевать-то за великого князя пожелаешь?
– Пойдешь, куда денешься, – вздохнул мужик. – Только это не от большой любви, оторвут от сохи – и в дружину. Здесь у нас всюду поговаривают, будто бы великий князь всю Русь татарам отдал. Хану казанскому – Москву! И не припомнить ведь такого, чтобы великий князь в полоне был. Может, он там и басурманову веру принял? А кто знает! И теперь уже трудно сказать, чьи же мы холопы – великого князя или басурмана казанского. И ладно бы только эта беда, так ведь князья норовят и между собой побраниться. А ведь братья! В народе как говорят? Если брата любишь, то и Бога любишь. Стало быть, не чтят князья Бога, ежели друг на дружку войной идут.
Боярин Ушатый хмыкнул, трудно было возражать этой мужицкой правде, и не только потому, что состояла она из простых и понятных слов, подогнана и прочна, как бревна в добротном срубе, но еще и потому, что вез он князю тверскому от Дмитрия Шемяки послание. И быть может, завтра этому мужику предстоит встать под знамена.
А мужик меж тем продолжал:
– И я, бывает, бранюсь с братьями. Старший я среди них. Шестеро нас. Бывало, по молодости и лупили друг дружку. Что поделаешь, у каждого своя правда. Но чтобы вот так, как князья, друг на друга с оружием… ни в жисть! Вот хоромины я выстроил. Кто мне помогал? Братья! И я, конечно, чем смогу, тем и отплачу за добро. А у князей все по-иному выходит – чем больше один другому досадил, тем и радость полнее.
– Может, ты и прав, – неожиданно для себя согласился с мужиком Ушатый.
Вот ведь как бывает – знакомы едва и неровня совсем, а слова мужика пришлись по сердцу.
Боярин Ушатый достал кошелек, положил на стол две полтины и сказал:
– Вот тебе за обед… лошадь купишь. Только у меня просьба к тебе есть.
– Какая, боярин?
– Сани нам нужны, а наши в версте отсюда поломанными остались. Потом приволокешь, починишь и себе забрать можешь.
Мужик весело подкинул на ладони монеты. Подарок его не удивил, было видно, что деньги у него водились.
– Хоть десяток подвод могу дать, боярин. Эй, дурень, где ты там? – позвал он сына, который тотчас высунул белобрысую башку на отцовский окрик. – Помоги боярину со двора выехать.
Пурга ослабла, и выпавший снег тихо поскрипывал под сапогами Ушатого.
Возница и хозяйский сын суетливо запрягали боярину коня.
– Ось посмотри, – махнул рукой боярин, – не разлетелась бы.
– Сейчас, батюшка, – отозвался возница.
Хозяин только хмыкнул:
– У меня не разлетится… А тебе чего надо? – прикрикнул он на жену, которая, кутаясь в платок, вышла вслед за мужем. – В дом иди! Избу выстудишь.
Как ни коротка дорога до князя Тверского, а боярин продрог изрядно, и, когда впереди показались хоромины князя, Ушатый облегченно вздохнул:
– Ну и дорога! Едва живым добрался.
Никто не встречал боярина Ивана Ушатого на Красном крыльце – гость он был обыкновенный.
Иван Ушатый сбил о крыльцо с сапог налипший снег и, толкнув тяжелую дверь, гаркнул:
– Хозяин! Князь Борис! Где ты там?! Шубу с плеч примите. – Уверенно скинул он одежду на руки челяди и из сеней перешагнул в горницу.
Борис Тверской сидел подле окна. В горнице был полумрак, и глубокая тень легла на скулы князя. Сейчас Борис выглядел старше своих лет и походил на монаха в келье – та же скромность в княжеских покоях да и в одеянии самого князя.
Князь, видно, захворал – парил костистые ноги в глубокой шайке. Пар густо поднимался кверху, скрывая фигуру князя, и тогда казалось, что голова и ноги существовали сами по себе: вот чихнул князь, и из облака показалась правая рука и почесала левое колено. Потом князь вытащил ногу из воды и долго рассматривал желтую пятку.
Мокрая от обильного пара, рыхлозадая девка мяла пальцы князю и приговаривала:
– Застыла кровушка! Вот сейчас мы ее по жилочкам и разгоним. Ой, тепло будет князю, – говорила она так, словно вела беседу не с князем, а с дитяткой-несмышленышем. Борис только улыбался, показывая свои крепкие зубы.
Ласка девки ему была приятна, и он щурился, словно кот на печи. А девка не жалела своих рук, норовила князю сделать поприятнее – мяла его пальцы в своих толстых ладонях, подливала в шайку горячей воды и снова растирала ступни.
Боярин Ушатый стоял в дверях, не решаясь оторвать дворовую девку от священнодействия, а она, видно чувствуя, что на время приобрела над князем власть, нежно ворковала:
– Ноженьку подними, князь. Вот так, а теперь мы еще здесь попарим… Вот так, князь…
Наконец Борис соизволил заметить Ивана Ушатого.
– Чай, не к холопу заходишь. Шапку сними! Эй, стольники, примите у боярина шапку, – хмуро распорядился князь.
Нерасторопные были у тверского князя стольники, нехотя приняли шапку, отнесли в сени. Оно и понятно – не по чину им у чужих бояр шубы да шапки принимать, другое дело – князь! А так, боярин, да еще угличский. Видали мы таких!
– Неласково ты принимаешь гостей, князь. Неласково, – потер озябшие руки боярин.
– С чего мне ласковым быть? Поди, супостату служишь… Дмитрию Шемяке. Князь Василий Васильевич в полоне был, так он сразу стол московский занял и слезать с него не хотел. Великим князем Московским себя видел, нам свои грамоты поганые посылал. Вздумал меня учить!
– Зря обижаешь Дмитрия, князь Борис. – Иван Ушатый понимал, что разговор не стоит начинать с ругани. Вот баба его сейчас подлечит, тогда он и отойдет душой, сговорчивее сделается. – Если он и сел на Москву, то только потому, что Василий в плену был.
– Всех под себя подмять хочет, – не унимался Борис, не дошла до него еще бабья ласка. – А нас, тверичей, вообще своими холопами считает. Два города на Руси всегда первыми были – Москва и Тверь!
Прорвалась в князе давняя обида: если бы не московские князья, был бы город Тверь стольным!
Иван Ушатый сел на лавку, она заскрипела под его тяжестью, вот сейчас-то самое время поговорить о главном.
– Я к тебе от Дмитрия Юрьевича с грамотой пришел, прочти… А потом слово свое скажешь. – Ушатый засунул руку глубоко за рубаху, извлекая оттуда грамоту для князя.
Борис развернул свиток.
– Ишь ты! Понаписал! А говорили, будто бы Шемяка грамоте не обучен. Из чернецов кто помогал?
– Может, и из чернецов… Ты читай, князь, там про все написано.
Борис скривил лицо, и от этого тени на скулах сделались еще глубже. Читал князь внимательно, и боярин следил за его глазами, которые становились все серьезнее, а когда наконец Борис одолел грамоту, боярин Ушатый не выдержал, первый заговорил:
– Что скажешь, князь?
– Стало быть, и суздальские князья тоже за Дмитрием пошли?
Борис Александрович сразу спросил о главном: Суздаль – давний враг Москвы. Как не помнить, что Нижний Новгород поначалу был за Суздаль – и здесь Москва удельных князей обидела.
– Как им не вступиться за Дмитрия Юрьевича, если он суздальским князьям обратно старую вотчину передает, а кроме того, еще Городец и Вятку.
– И все даром? Не похоже это на Дмитрия, – хмыкнул князь Тверской Борис.
– Почему же даром? Нет! – отвечал боярин. – Суздальские князья его старшим братом обещали звать. Соглашайся, Борис, один можешь остаться. Хоть ты и великий князь, но тверской! С московскими князьями тебе не тягаться. Подомнет тебя Васька под себя, а Дмитрий Юрьевич прежние вольницы уделам обещает. Иван Андреевич Можайский и Михаил Андреевич Белозерский тоже нашу сторону приняли. – Ушатый
