состояться служба. На чернеца никто не обращал внимания, он был один среди многих, кто в этот час подошел к храму. Горожане крестились и заходили в церковь. На миг все оживились, когда в сопровождении двух стражей к храму подвели Василия.
– Даже слепого боятся, – выдохнул кто-то в толпе. – Шемяка совсем осатанел.
Василий остановился, перекрестился на колокольный звон и пошел дальше, крепко держа за руку поводыря.
Монах слегка приподнял клобук и внимательно наблюдал, как Василий неуверенно переставлял ноги, направляясь к церкви. Один раз князь споткнулся, и, не окажись рядом поводыря, который подхватил слепца под руку, расшиб бы печальник лоб о камни.
– Прошка, да неужто ты? – выдохнул кто-то над самым ухом чернеца.
Монах вздрогнул и надвинул клобук на самый нос. Это был боярин Хвороста, некогда служивший у Дмитрия Красного.
– Как же ты попал сюда? – удивился боярин. – Не ровен час, и узнать могут! Вот тогда и ослепят, как хозяина твоего Василия Васильевича, а то и вовсе жизни лишат.
– Если ты орать не будешь, тогда все и обойдется, – хмуро заметил Прошка.
– Да ты не бойся меня, только клобук свой на самые уши натяни. Дмитрий-то тебя по всем дорогам ищет, а ты в отчине его. Вот подивился бы он, если бы узнал!
– Я слышал, ты Шемяке клятву на верность дал.
– Да как тут не дашь, – вздохнул боярин. – Дал я ее для того, чтобы рядышком с Василием быть. Если б отказался, Шемяка меня бы живота лишил, чем бы я тогда был Василию полезен? А сейчас хоть подле него нахожусь.
– Может, и верно. Ты вот что, боярин, отведи как-нибудь сторожей от Василия. Мне послание велено передать ему.
– Они ведь, ироды, от Василия ни на шаг не отходят. Всюду его стерегут. Да уж ладно, придумаю что- нибудь.
Боярин подошел к нищенке, которая вертелась здесь же рядом, и что-то шепнул ей на ухо, сунув в руку монету. Нищенка согласно кивнула головой и отошла в сторону. Боярин Хвороста вернулся к монаху и проговорил:
– Как только стража отойдет от Василия, ты ему сразу говори, что хотел, и времени не теряй. Другого случая не будет.
Нищенка шла прямо на Василия, потом ухватила его за рукав и запричитала:
– Дай золотой, дай золотой, не поскупись для больной, дай золотой!
– Да отойди, мать! Неужели не видишь, что князь слепой! – заговорил поводырь.
Нищенка не отставала, еще крепче ухватила князя за рукав и твердила свое:
– Дай золотой, дай денежку! Пожертвуй сироте! Вижу, человек ты богатый…
Боярин Хвороста бросил на землю монету.
– Пошла прочь! Неужели не видишь, что это князь великий перед тобой, Василий Васильевич! Эй стража, что стоите?! Гоните прочь нищенку, дайте князю в церковь пройти, помолиться.
Стража подхватила нищенку под руки и поволокла в сторону, а баба упирается и сыплет без умолку бранными словами:
– За что?! За что сироту обижаете?! Нет у меня ни батюшки, ни матушки, все в татаровом плену сгинули, а тут меня, сиротинушку, княжьи люди порешить хотят! Пожалейте несчастную, заступитесь за бедную!
– Эй, дядьки, что же вы юродивую обижаете?! Басурмане того не делают!
Стража не слышит, тащит юродивую от князя, а девка крепко держит его за полы и орет во всю глотку:
– Князь, Божий человек, ты такой же юродивый, как и я, подай монетку, помоги сироте!
Василий пробовал освободиться от крепких пальцев нищенки, но она все сильнее тянула его за полы. Наконец стражи отцепили юродивую, и князь, теряя равновесие, качнулся, и не будь рядом чернеца, который подхватил князя на руки, упал бы Василий оземь.
– Спасибо тебе, мил-человек, спасибо, как тебя звать?
– Государь, это я – Прошка Пришелец, слуга твой, – зашептал горячо Прохор Иванович.
– Прохор? – насторожился Василий Васильевич.
– Прохор, государь, Прохор, только ты криком меня не выдавай, тайно я здесь, государь.
– Какой же я теперь государь, Прохор Иванович? – Василий оперся о крепкое плечо слуги. – Ровня мы теперь. Да и ты для меня что брат. С ближними я так не жил, как с тобой, только ты один и мог меня понять.
– Я к тебе вот с чем пришел, Василий Васильевич, – шептал монах в ухо князю, – недолго тебе еще в темнице маяться. Народ против Дмитрия силищу собирает, ты только прими личину агнца. Кайся побольше и ни в чем Дмитрию не перечь, а то он, ирод, и живота лишить может. Будем мы в Угличе с воинством на Петров день. Вот тогда и освободим. Много нас: князья Ряполовские с дружиною, Иван Васильевич Оболенский, Степан Ощера, Юшка Драниц, да разве обо всех скажешь! А сейчас мне идти надо, Василий Васильевич, не ровен час, признает кто. Вон стража твоя возвращается.
– Ступай, Прохор, ступай, – шептал князь в спину удалявшемуся монаху.
– Стало быть, Ряполовские разбили мой отряд и ушли в Литву? – переспросил Шемяка.
– Так оно и было, государь, – отвечал боярин Иван Ушатый. – Князья Василия хотели освободить, к Угличу шли, да на отряд натолкнулись. А Семен Филимонов с дружиной к Москве подступает, с ним Русалка, Руно и многое дети боярские. А еще Новгород против тебя подбивают, оттуда отряды идут, и скоро они всей ратью под Москвой будут. Что делать будем, князь? – басил боярин.
Дмитрий поднялся со стула, подошел к горящей свече, взял ее в руки и долго наблюдал за ровным желтоватым пламенем. В последние недели князь осунулся, лицо его стало худым, и серые тени залегли под глазами. И боярин вдруг подивился тому, как похожи двоюродные братья: у Василия те же острые скулы и тот же упрямый подбородок. И Василий когда-то смотрел так же дерзко и прямо. Характером-то они под стать друг другу: никто уступить не хочет… Дмитрий зажег еще свечи, и полумрак растаял, тени под глазами Дмитрия пропали, лицо разгладилось.
– За владыками послать надо, – решил двадцатишестилетний князь. – А там… решим, как быть далее. И еще, пусть Иван Можайский с боярами прибудет. А то все на хворь ссылается.
Владыки прибыли все разом к Ильину дню. Ехали через сжатые поля, где жницы, как невесту, украшали лентами первый сноп. Видать, в этот год у Ильи борода будет густой и длинной, урожай уродился на славу, и бабы, присев на сжатые снопы, ели хлеб: как же проехать и не отведать каравая из нового зерна, и девки в этот день приставучие и хмельные в ожидании предстоящих свадеб.
Шемяка на Ильин день отправился травить зверя. Так он поступал всегда в надежде заполучить удачу в следующем году. В прошлое лето он убил медведя, и это принесло ему удачу – который месяц он княжит в Москве, а Василий Васильевич – старше его на пять годков – называет Дмитрия старшим братом.
Сейчас Дмитрий Юрьевич не просто хотел загнать зверя, он желал добычи, достойной московского князя. Несколько раз пробегали мимо олени, князь велел придерживать собак и ждать случая, когда появится настоящий зверь. И ожидание не обмануло его – вдруг из леса навстречу всадникам вышел тур. Зверь был огромный, черной масти, только на самом животе шерсть рыжая и лохматая сосульками стелилась по траве. Бык легко нес свое длинное красивое тело. Он не боялся великого князя – разве может он чего-то опасаться, если ему принадлежит целый лес! Тур гордо повернул голову, показывая кривые и величавые рога, и нагнулся к сочной траве. Дмитрию подумалось, что этого зверя не взять сразу, его нужно победить хитростью, как был побежден Василий. Незаметно бы подкрасться к зверю и копьем распороть гортань, тогда он упадет на колени, как это уже сделал Василий Васильевич. А тур не замечал опасности, склонившись к душистому клеверу.
– Я пойду один, – сказал Дмитрий. – Я сам хочу повалить его. Вы зайдите со стороны леса и гоните его на меня… и пусть произойдет так, как угодно Господу.
Боярин Иван Ушатый согласно кивнул и, сделав знак отрокам, повел их в лес, чтобы вспугнуть зверя звуками охотничьих рожков. Густая трава укрыла быка, и из-за нее виднелась только черная спина. Иногда зубр поднимал голову, смотрел в сторону Дмитрия, оставшегося в одиночестве, видно, князь не внушал зверю никаких опасений, и его голова тонула в многотравье.
