нагрудного кармана часы и щелкнул крышкой. – Да-с! Боюсь, если я опоздаю, меня не будут дожидаться.
– Признайтесь, Савелий Николаевич, – погрозил пальцем Аристов, – наверняка здесь замешана дама!
Родионов улыбнулся.
– Возможно, генерал, – и, слегка поклонившись, бодрым шагом вышел из зала.
Банкомет поджидал Родионова у самой лестницы. В руках он сжимал небольшую плетеную корзину, в которой лежало десятка полтора колод карт. Ему пора было возвращаться в зал, и оттого он заметно нервничал.
Савелий остановился, сделав вид, что поправляет запонки, и, ни на кого не глядя, произнес:
– Вот что, Аркаша, сделай так, чтобы его сиятельство задержался у вас часа на три. Не мне тебя учить, как это делается. Ты меня хорошо понял?
– Да, Савелий Николаевич.
– Вот и отлично, а теперь ступай!
Аркадий украдкой стрельнул глазами на площадку лестницы, где с канделябрами в руках стояли слуги, наряженные в одежду петровской эпохи, – княгиня любила театрализованные действа. Слуги были настолько поглощены созерцанием стен, что не обратили внимание на то, как банкомет быстрыми движениями переменил несколько колод. После чего уверенно распахнул дверь и вошел в зал.
Глава 13
Лицо Савелия обдало вечерней прохладой. За углом его уже поджидал экипаж, спрятавшийся в глубокой тени деревьев, да так, что его невозможно было рассмотреть даже при ярком уличном освещении.
Некоторое время он постоял около крыльца, словно о чем-то раздумывая, а потом, беззаботно помахивая тростью, неторопливо направился к экипажу.
Савелий удобно расположился на сиденье и громко произнес:
– На Тверскую, голубчик, двугривенный тебе за скорость.
Андрюша, почувствовав игру, так же весело отвечал:
– Слушаюсь, ваше благородие. Это мы мигом устроим за такую плату. – И, хлестнув лошадку плетью, прокричал на всю улицу: – Ну чего застыла, старая, не слышишь, что ли, хозяин торопиться велит!
Лошадь весело застучала по булыжнику, заглушая слова Савелия.
– Вот что, Андрюша, сейчас ты свернешь направо и высадишь меня около Ильинки. А сам что есть мочи гони на Хитровку и скажи старику Парамону о том, что сегодня ночью будет облава.
– Понял.
– Пускай товар припрячут. Сегодня не самый лучший день, чтобы задорить фараонов краденым. Да и сам пускай схоронится где-нибудь в укромном месте. И чтобы поторопился! Хитровку оцепят уже через час.
– Слушаюсь, Савелий Николаевич, – понимающе протянул Андрюша и вдоль спины огрел лошадку тяжелой плетью. – А сами вы куда?
– А у меня здесь свои дела имеются.
– Пошла, родимая! – крикнул Андрюша, и лошадь, опасаясь очередной горячительной добавки, прибавила ходу.
– Останови здесь, – приказал Савелий.
– Тпру! – потянул на себя поводья Андрюша, и животное, сердито боднув воздух, замерло. – Вы бы, хозяин, поберегли себя, мало ли чего. Да и время нынче неспокойное, как бы кто из пришлых не сгубил.
– Не беспокойся за меня, поезжай! – сказал Савелий и, не оборачиваясь, направился в сторону Ильинки.
Фасад Московской биржи величественно проступал в сгустившихся сумерках. На фоне двухэтажных строений государственное здание выглядело огромным кораблем среди утлых суденышек. Вдоль фасада неторопливо прохаживался городовой, и по его унылому лицу было заметно, что он проклинал ночное дежурство и не мог дождаться часа, когда наконец явится смена.
Савелий Родионов остановился в двух кварталах от биржи. Осмотрелся по сторонам: улица выглядела пустынной, только где-то на противоположной стороне улицы, от душевной тоски, заунывно тявкала собака.
Родионов свернул в переулок, остановился у небольшого деревянного домика с махонькими окнами и негромко постучал пальцами в окно. Сначала было тихо, а потом в глубине комнаты вспыхнул фитиль от лампадки и чей-то рассерженный голос пророкотал:
– Кто это?! Кого там несет в такую темень?!
– Открывай, Антон! – добавил в голос строгости Савелий. – Свои!
Занавески на окне дрогнули, и в следующую секунду показалась взлохмаченная мужская голова. Лицо вытянутое, а на самом подбородке пучок темных волос.
– Боженьки святы! Неужто это вы, Савелий Николаевич? – растянулось в доброжелательной улыбке лицо. – Кабы знать, я бы подготовился. Чаю бы хоть доброго у Елисеева купил.
Дверь открылась, и на пороге появился молодой мужичонка лет двадцати пяти.
– Проходите, Савелий Николаевич! Какая радость, какая радость! Ну кто бы мог подумать. Я сейчас чайку поставлю.
Родионов прошел в махонькую прихожую. Хозяин чем-то погремел в самом углу, и в комнате тусклым светом замерцала лампа.
– Ты все подготовил, Антон, что я просил?
– А как же, Савелий Николаевич, подготовил, как вы просили. А только разве сегодня? – осторожно поинтересовался Антон Пешня. – Кажись, мы на другой день сговаривались.
– Все изменилось, Антон, придется сегодня.
– Ну, ежели так, – неуверенно протянул Антон и скрылся в соседней комнате. – Куда же я его запрятал, – рылся он шумно: на пол мягко падали какие-то вещи, с мелким дребезжанием опрокинулся металлический предмет, а еще через мгновение раздался победный голос Антона: – Едрит твою! Отыскался. Это надо же так затолкать. А все потому, что беспокойства нынче много, жандармы под окнами так и шныряют. Никогда не знаешь, когда их нелегкая в дом может занести. – Антон вышел, сжимая в руках маленький чемоданчик, слегка поцарапанный, но не старый. С таким багажом на улицах Москвы встречаются посыльные, да еще мелкие служащие, заявившиеся в Белокаменную для удовольствий.
Савелий взял чемодан, щелкнул замками и внимательно осмотрел реквизит: инструменты лежали в ячейках, сверла в особом кармашке, а дрель, пристегнутая короткими кожаными ремешками, в специальном углублении, здесь же – небольшой молоток с заостренным наконечником.
Савелий аккуратно закрыл крышку и произнес:
– Кажется, все.
– Обижаешь, хозяин. Здесь все, до единого сверлышка.
– Ладно, обидчивый какой нашелся, – примирительно произнес Савелий. – Пошутил я.
Губы Антона разошлись в доброжелательной улыбке.
– Да я знаю, хозяин, что вы напрасно не обидите. А я чемоданчик-то далеко упрятал – оттого, что ко мне городовой начал захаживать. Постучится вот так в окошечко и требует, чтобы я ему открыл. А куда денешься? – всплеснул Антон Пешня руками. – Отворяешь. Так вот, он в комнату зайдет, о том о сем спрашивать начнет. Поинтересуется, справная ли у меня баба, не щиплет ли меня за бороду, когда я спозаранку возвращаюсь. А потом достанет початую клюквенную настойку и нальет себе в стакан. Хряпнет от души и долой с моих глаз. И так каждый день, а то бывает, что и по два раза заходит. Говорит, служба у него так веселее проходит. Оно и понятно, что веселее. Я, бывает, приложусь иной раз, так в голове такая музыка заведется, что ничего другого и не надо.
– Ладно, Антон, одевайся побыстрее. Время не терпит. Ты не забыл, что нужно делать?
– Как же можно, хозяин?! Да не в жисть! Ох, господи, куда же она подевалась-то, – завертел Пешня головой и, натолкнувшись глазами на легкую кожаную тужурку, лежавшую комом на лавке, облегченно воскликнул: – Вот она! А то знаете ли как бывает… Так мы сейчас?
– Нет, планы меняются, мы идем на Московскую биржу.
