единственного человека… какого-то часового мастера, а он и не думает являться! Не пора ли нам расходиться?
Стук пальцев прекратился. Наступила тишина.
– А вас, собственно, никто и не задерживает, сударь мой, можете идти по своим делам, раз уж они так важны для вас, – дружелюбно посмотрел Георг Рудольфович на коллегу. – Но хочу вам заметить, что у меня тоже срывается сделка на четыре миллиона. Однако в отличие от вас я совсем не ропщу и довольствуюсь ожиданием. Знаете почему?
– Разрешите полюбопытствовать, – хмыкнул Некрасов.
– А потому что он не просто часовой мастер, как вы изволили выразиться, а специалист по сейфам, в котором мы заинтересованы больше, чем кто-либо.
– Господа, мы все изрядно устали и давайте не будем ссориться, – произнес Арсеньев, который в подобных спорах всегда выступал чем-то вроде миротворца. И надо отдать ему должное, у него это получалось исправно, как будто бы он полжизни прослужил в дипломатическом корпусе. – Все-таки мы занимаемся одним и тем же делом и заинтересованы в самом благоприятном решении нашего вопроса.
– Я знаю, что вы хотите мне сказать, – негодующе фыркнул Некрасов, – что мы заинтересованы в нем больше, чем он в нас. Но это совсем не значит, что мы должны попадать к нему в зависимость.
– Сударь, а у вас имеется какое-то другое решение? Может быть, у вас на примете есть какой-нибудь ловкий Левша, что сумеет в один раз решить все наши проблемы? – передернул плечом Лесснер. – Наша проблема настолько глубока, что я готов дожидаться нашего мастера до следующего утра.
– Знаете, мне кажется, что вы слишком терпеливы, – поморщился Некрасов, – лично я на такие подвиги не способен. Я отправил своего человека узнать, чем он все-таки там занимается. И знаете, что он мне рассказал? – с усмешкой посмотрел Некрасов на лица помрачневших банкиров. – Сидит себе в трактире и пьет напропалую горькую с кулачными бойцами.
Вопреки ожиданию, банкиры заулыбались, а Арсеньев даже коротко хохотнул:
– Вот оно как! Значит, господа, мы можем быть в полном спокойствии, если наш мастер находит себе время для чего-то другого.
Некрасов прижал руку к груди и с чувством воскликнул:
– Господа! Ну поймите, лично меня это очень раздражает. Сначала мы его дожидались потому, что он, видите ли, наблюдал за поединком своего петуха. А теперь выдумал новую потеху – решил насладиться мордобоем.
– Что и говорить, – с улыбкой согласился Лесснер, – наш мастер человек очень увлекающийся.
И тут дверь решительно распахнулась и в комнату вошел Точилин.
– Господа, прошу прощения, меня задержали. Важные дела, – выразительно поднял он глаза к потолку. Трудно было понять, что же это все-таки означало: не то он явился с застолья государя императора, не то целый день протомился в исповедальне. – Но зато я приготовил вам такой сюрприз, что вы совершенно не будете жалеть о том, что несколько минут пребывали в ожидании. – И, обернувшись, крикнул довольно громко: – Нерадивые! Что вы там, померли, что ли?!
На лестнице что-то загрохотало, натужно закрякало, и через минуту в комнату ввалилось трое мастеровых. Сгибаясь под тяжестью ноши, с огромным старанием они тащили огромный ящик, который едва проходил в проем дверей.
– Куда прете, дурни! – не выдержал Лесснер, хозяин кабинета. – Вы мне так все косяки пообрываете. Это вам не просто какая-то сосна, а красное дерево. А оно больших денег стоит!
Мастеровые с большим старанием протиснули угол ящика в проем двери, а самый старый рабочий, лет пятидесяти, с отвислыми пшеничными усами, чем напоминал запорожского казака, явившегося с казацкого круга, хмуро пробасил:
– Ты, барин, не ершись! Сделаем все, как положено, и косяки твои не обдерем. А коли что не так будет, сделаем лучше прежнего. Руки-то на что дадены? Ну чего варежку разинули, мастеровые? – прикрикнул он на товарищей. – Взялись дружненько, да так, чтобы красоту барскую не ободрать. Она больших деньжищ стоит. За всю жизнь не расплатитесь, – важно подытожил он.
Рабочие внесли ящик, аккуратно поставили его в центр комнаты и достойно отошли. Критически, как это делают только художники, едва сотворившие бессмертное творение, осмотрели.
– Теперь, кажись, порядок! – Они дружно боднули буйными заросшими головами и, получив в широкие ладони пожалованные за работу гривенники, с миром затопали к выходу.
– И что это за такой громоздкий предмет? – ехидно поинтересовался Лесснер. – У меня такое ощущение, что вы хотите удивить нас, – посмотрел он на Точилина, который от нахлынувших чувств сверкал начищенным самоваром. – Считайте, что это вам удалось сполна.
– А вы зря смеетесь, уважаемый, – простовато лучился Точилин. – Сейчас я материю-то сниму. Специально распорядился обернуть, чтобы добро дорогостоящее не испортить. Вы вот все о своей двери печетесь, а мне мою конструкцию жаль. Ведь ее тоже ободрать можно. Ну-кась, Павел Сергеевич, посторонитесь малость, – потеснил он плечиком Арсеньева, – дайте я матерьицу-то сниму. А потом это сукно первосортное, оно мне еще в хозяйстве послужит. Почитай, из него трое портков можно сшить, а ежели с умом подойти, так и все четверо, – с деловой интонацией в голосе заключил Точилин.
Часовщик умело свернул темно-коричневое сукно, разок попробовав его на пальцы, и отложил в сторону.
Банкиры терпеливо ждали.
– Я усовершенствовал свою прежнюю конструкцию, – наконец произнес Точилин. Он заботливо провел ладонью по гладкой боковой поверхности. – Дело в том, что здесь я опять использовал часовой механизм…
– Позвольте, – возмутился Георг Рудольфович, – что значит – опять часовой механизм? Один механизм у нас уже был! И в его эффективности, простите меня, я убедился на собственной шкуре. Достаточно кого- нибудь из служащих банка подвесить за ноги, как он мгновенно выложит абсолютно все, что ему известно. Если он в чем-то и изменился, так это размерами.
Некрасов поскреб затылок и степенно пробасил:
– Знаете, это тоже не лучший выход… мало ли.
– Господа, я вижу, вы меня не поняли совсем. Я много чего поменял в прежней конструкции, и в первую очередь внешний вид. Взгляните, пожалуйста, сюда, – сделал Точилин широкий жест в сторону дверцы.
Банкиры послушно встали со своих мест и с интересом принялись рассматривать сейф.
– Видите, – любовно провел он по дверце, – поверхность совершенно гладкая. Здесь не видно ни петель, ни отверстий для замка. Нет абсолютно ничего! А дверца так плотно входит в косяки, что между ними невозможно просунуть даже лист бумаги. Хе-хе! Здесь нет даже ручки! Но это задумано специально. Как только вы наберете нужный номер вот этими кружочками с циферками, пружина сама вытолкнет дверцу.
– Позвольте! – недовольно прогудел Лесснер. – Вы только что сказали нам, что он принципиально отличается от предыдущего сейфа, но я не вижу никакой разницы.
– Да, голубчик, вы бы объяснили нам, – мило и одновременно очень жестко потребовал Павел Сергеевич. Глаза его так и говорили: «Мы не меценаты, а выделяем деньги только под реальное дело».
Даже если сейчас рядом с Точилиным поставить начищенный самовар, трудно будет сказать, откуда сияние исходит больше – от металлической поверхности, протертой мягкой ветошью, или от лоснящегося лица Точилина. Точно такие же физиономии можно наблюдать у алхимиков, наконец-то сумевших из булыжника извлечь слиток золота.
Неожиданно веселые морщинки сбежали с его лица.
– Все дело в том, что я усовершенствовал свое изобретение и сейф не откроется даже в том случае, если воришка набрал правильные цифры.
– Что-то не очень понятно, о чем вы говорите, уважаемый Матвей Терентьевич, разъяснили бы нам, о чем идет речь, – сдержанно проговорил Лесснер.
– Этот сейф в первую очередь обычный часовой механизм. Думаю, не нужно вдаваться в подробности, но он открывается только через определенное время даже после того, как набран верный набор цифр. – Точилин посмотрел на часы. – Через тридцать секунд дверца должна открыться.
Банкиры, ожидая, замерли. Десять… Пятнадцать секунд… Двадцать… Наконец внутри сейфа что-то
