оказалась тонка, чтобы вот так к озверевшим заключенным выйти. Хотя должен был. Сам кашу заварил, сам, будь добр, и хлебай ее, пока щеки от усердия не треснут. А вместо того, чтобы попытаться хоть как-то конфликт загасить, он все это время пропьянствовал. И вы будете возражать, что Иван Степанович герой? Поверьте мне, настоящий герой, я-то уж его лучше знаю, чем вы.
Федосеев и в самом деле представлялся сложной личностью – с одной стороны, пьяница и бабник, а с другой – готов рисковать собственной жизнью, чтобы вытащить заложников. Вот только что он такого сказал блатным, что они враз людей отпустили? Как известно, блатные – народ очень несговорчивый.
– А правду говорят, что он водил дружбу с ворами?
Владимир Андреевич подозрительно посмотрел на Усольцева:
– А вы, часом, меня не пишете?
– Хотите убедиться? – Майор охотно распахнул полы куртки. – Можете пощупать, если не верите.
– На документик ваш не помешало бы взглянуть.
– Пожалуйста, – отстегнул клапан на куртке Усольцев.
– Ладно, оставьте, – отмахнулся Круглов, – по физиономии видно, что из наших… А вот то, что вы с нашей системой мало знакомы, заметно сразу. В какой-то степени мы даже заинтересованы в сотрудничестве с блатными. Вы это можете называть дружбой. Но главная сила в колониях – это именно они. И с ними надо договариваться, чтобы не возникло чего-то непредвиденного. Так вот, Иван Степанович умел быть дипломатом, честь ему за это и хвала. Он столько бунтов предотвратил, столько жизней спас, что и не сосчитать. А что он им сказал, это не столь уж важно, главное – человеческие жизни спас. А потом его вышвырнули на пенсию, и он вынужден и сейчас еще работать где-то, чтобы с голодухи не сдохнуть. Ваня очень сильный человек, таких поискать! Вы ждете от меня, чтобы я о нем какую-то гадость сказал? Ничего этого не будет! – сказал Круглов почти с вызовом.
– А с чего вы взяли, что я собираю о нем что-то плохое? Просто возникли кое-какие детали, которые не мешало бы уточнить. Вот и все. Ну, спасибо вам за откровенность, – протянул Усольцев ладонь. И, чуть задержав в своей руке ладонь Круглова, добавил почти просительно: – И пожалуйста, о нашем разговоре никому ни слова. Мне бы очень не хотелось, чтобы вокруг Федосеева образовалась какая-то нездоровая обстановка.
– Договорились, – не сразу отвечал Владимир Андреевич, вытягивая свою кисть.
Третий человек, с которым хотел встретиться майор Усольцев, был хозяин Курской колонии полковник запаса Киселев Виталий Николаевич, по-другому Барин. Под его началом Федосеев прослужил почти четыре года.
Отставной полковник жил в Кунцеве. Место не центровое, зато рядом река. Имел собственный особняк, которому мог бы позавидовать иной генерал. Что еще раз подтверждает общеизвестную истину – хозяева колоний едва ли не самые состоятельные люди в России.
Встретил он гостя настороженно, недоверчиво разглядывал удостоверение Усольцева из-под лохматых бровей и, убедившись в его подлинности, нешироко распахнул дверь, приглашая внутрь.
– Так какое у вас ко мне дело? – спросил он прямо посредине широкого холла, тем самым давая понять, что в глубину особняка Усольцев может проникнуть только с ордером на руках.
– Собственно, у меня дело даже и не к вам, – сдержанно заметил Усольцев, стараясь легкой улыбкой сгладить возникшую неловкость. – Я по поводу вашего бывшего сослуживца Федосеева Ивана Степановича.
В глазах отставного полковника мелькнуло облегчение.
– Что именно вас интересует? – Голос стал добрее, но не без покровительственных ноток.
Издержки профессии. Начальники колоний бывшими не бывают. Даже оставаясь на пенсии, они смотрят на каждого собеседника как на потенциального арестанта.
– Я знаю, что он служил под вашим началом почти четыре года. Вы бы не могли охарактеризовать его по службе? Мне бы хотелось, чтобы наш разговор имел конфиденциальный характер.
Лоб Киселева собрался в мелкие складочки, лицо напряженно вытянулось и стало напоминать недозрелую дыню.
– Вы могли бы даже не напоминать. Что я, не понимаю, что ли? Сам ведь тридцать лет погоны носил, – не без гордости заметил полковник запаса.
– Каким офицером был Федосеев?
– Что же это мы стоим-то? Как-то неловко даже гостя в дверях томить. Да вы проходите, не стесняйтесь. Обувь можете не снимать, у нас не прибрано. – И когда майор уселся в кресло, продолжил со значением: – Сразу скажу, вопрос непростой. Но чего у него нельзя было отнять, так это того, что в своем деле он разбирался. Одним словом, профессионал. Ну что еще? – Киселев задумался. – Умел, стервец, нравиться, этого у него тоже не отнимешь. Все бабы от него были без ума. А мужики всегда считали за своего парня. Мелкие нарушения у него, конечно, были, но как же без этого?
– Какие, например?
– Ну, поддатый мог на работу заявиться. С виду так особенно и не заметно. Все же пить он умел и не валялся, даже если ведро спирта выпьет, но вот перегаром от него потягивало. Я, конечно же, меры принимал, внушения делал, беседы проводил. Все как полагается. Городок-то у нас небольшой был, как говорится, все люди на виду. Заключенный какой-нибудь откинется – так с бутылкой к нему на хату заявляется, прямо как к благодетелю какому-то. А мне потом глаза колют, дескать, смотри, каких офицеров воспитываешь. Я к нему с претензиями, он обещает, что не повторится, а потом опять все по-новому.
– Я слышал, что он был переведен в другую колонию.
– А-а, было дело, перевели, – протянул полковник. – Да и поделом! Наша-то в образцовых числилась. Производственный план мы всегда выполняли, а он своими гусарскими замашками нас вниз тянул. То морду кому набьет, то напьется.
Майор Усольцев сделал вид, что заинтересовался витражом из цветного стекла, но смотрел на панно во всю стену, выполненное из тончайшей цветной мозаики. На нем была изображена мадонна с младенцем на руках, а над ней крест, с перекладины свисает цепь. И здесь тюремная тематика. Хотя, если вдуматься, ничего особенного, все-таки не к учителю пения пришел, а к бывшему хозяину колонии.
– Итальянское стекло, – не без гордости заметил Виталий Николаевич, – больших денег стоит. Но мне досталось, можно сказать, задаром. Один архитектор у меня в колонии сидел. Кажется, какая-то бытовуха. Я ему помог с условно-досрочным освобождением, характеристику подписал, хлопотал… В общем, он вышел. И я с ним больше не общался. У нас ведь не попечительский совет, и со своими подопечными мы не всегда общаемся. А он, оказывается, в Италию эмигрировал. Занимается оформлением. И кто бы мог подумать – выслал мне витраж! Отблагодарил, значит. А такими стеклышками они у себя в Италии купола соборов выкладывают. Стоят не дешевле золота.
– Интересное панно, – показал взглядом Усольцев на мадонну. – Кто же это вам такую красоту выложил? Здесь ведь настоящий талант нужен, – не поскупился на похвалу Усольцев. – Я смотрю, из цветных минералов. Каждый камешек идеально пригнан.
– И вы обратили внимание? – Сейчас Киселев напоминал пятилетнего ребенка, только что получившего долгожданный леденец. – Работа действительно знатная. Признаюсь откровенно, сделал мне ее один художник… бывший зэк. Сел по пьяни, как это часто с мужиками бывает. С дружком выпил, да потом его в сердцах и пристукнул. У нас он агитационные плакаты писал да строевой плац разлиновывал. Сами понимаете, тюрьма не художественная мастерская. А как вышел, решил мне что-нибудь приятное сделать. Я ему деньги давал, так он не взял. Душа-человек! Ну да ладно, вы что-то хотели спросить? – убрал Киселев улыбку.
– Я слышал, что Федосеев был переведен в другую тюрьму не без вашего участия, – поинтересовался Усольцев, стараясь не сводить взгляда с глаз Киселева.
Лицевой нерв у того дрогнул, на щеках обозначились две глубокие продольные морщины. А вы, господин полковник, из самых обыкновенных людей и вовсе даже не супермен, вон как испарина на лбу выступила.
– Вам и об этом известно, – кисло протянул Виталий Николаевич. – Вижу, что умеете работать. Эта информация была конфиденциальная. Неужели кто-то проговорился? – разочарованно произнес он.
– Не хочу вас расстраивать, но ваш подробный рапорт был обнаружен мной среди прочих бумаг.
– А ведь обещали уничтожить… Да, я посодействовал, чтобы его убрали. У меня бабка татарка была,
