– В титуле моем сперва будет стоять царство Московское, потом королевство Польское, а уж затем княжество Литовское.
– А как же быть вере, царь Иван? Шляхта требует, чтобы ты принял католичество.
Нахмурился Иван Васильевич – царапнула его мышка, видно, со страху.
– Вере нашей православной быть первой, а потому мы ее будем укреплять всяко, – веско ткнул перстом в свод Иван Васильевич. – Буду ставить на польской земле мурованные соборы, пускай православные молятся. В притеснении они живут, а я им свободу пожалую.
– Как ты будешь привечать владык?
– Владык на митрополии я буду привечать по нашему обычаю. А еще я бы хотел сказать тебе, что, когда я по немощи отойду от государевых дел и спрячу свое усталое тело за крепкими стенами монастыря, чтобы избрали в короли вместо меня одного из моих сыновей.
– Кого же?
– Это вам решать. Неволить вас в этом не стану.
– А что ты скажешь, царь Иван, о вольностях шляхетских?
Любопытствующий караульничий приоткрыл малость дверь, и легкий холодок проник в Грановитую палату, сквозняком вынырнул через окна. Колыхнулась волчья шерсть на плечах государя и замерла свирепо.
Государь хотел ответить честно, что, по его мнению, вольностей у панов куда больше, чем следовало бы, и с его воцарением на Польском государстве даже самый родовитый шляхтич будет иметь прав не больше, чем московские столбовые дворяне.
Пригладил дланью царь Иван густую шерсть на воротнике и отвечал:
– Обещаю прав и вольностей шляхетских не нарушать, а еще более того… обязуюсь расширять их всяко.
– Сейм повелел мне сказать, что не стали бы возражать, если бы на Польское королевство ступил царевич Федор… вместо тебя, царь Иван, – поклонился слегка Воропай.
– Слышал я о том, пустое все это! – отмахнулся русский государь от надоедливого посла. – Дьявольский промысел все это. Неверные поляки хотят обманом взять у меня сына, чтобы отдать его в полон турецкому султану. Так вот что я хочу тебе сказать: государство мое велико, простирается от моря и до моря, только силой к Польше я идти не желаю. Хотя об этом мне многие бояре говорят. Дескать, иди с ратью к Польше, вот тогда самый несговорчивый пан стукнется лбом о землю и на королевство тебя просить станет. Только мне такая милость ни к чему, пусть с иконами меня приветят и клятву на верность дадут. А ежели вы француза надумаете в короли выбрать, – решил подивить Воропая знанием польских дел, – так худшего не придумаете. Кроме баб, Генрих никого не замечает, тогда лучше пригласить турецкого султана, он-то уж сумеет навести в вашем государстве порядок, – не удержался от смеха Иван Васильевич.
Польский посол наклонился еще ниже, пытаясь за полупоклоном скрыть ужас, который походил больше на мышиный. Совсем рядом с ним упала когтистая хищная лапа русского самодержца, и поднявшийся ветерок коснулся лица шляхтича.
После мягкотелого Сигизмунда русский правитель будет напоминать зверя с оскаленной пастью.
– Все православные поляки ждут твоего появления, царь Иван, и я один из тех, кто желал бы увидеть тебя на месте почившего Сигизмунда.
Заглянув в хитроватые глаза посла, Иван Васильевич подумал о том, что шляхтич напоминает скомороха Пешкова Третьяка: тот тоже умеет потешно шмыгать носом и точно так же кривит рот, как будто в горло ему выдавили фунт лимонного сока. Если Иван Васильевич от чудачества шута хохотал, то, глядя на скверную рожицу посла, ему хотелось только поморщиться.
– Так я тебе и поверил, – хмыкнул государь, – не меня вы хотите на государстве видеть, а сына моего. А я для вас что ярмо для прыткой лошади. И еще вот что скажи панам радным. Другие шляхтичи писали, чтоб одарил я их серебром и золотом, тогда непременно они меня изберут. Только золота никакого я вам не дам! Если случится Царствие Польское, то будет оно провидением божьим.
Кривилась рожица посла, а Иван Васильевич едва сдержался, чтобы не расхохотаться над его ужимками.
– Паны хотели, чтобы царь Иван, если ему будет оказана честь быть польским королем, женился на полячке.
– А английская королева не устроит ваших панов? Ха-ха-ха! Я ведь скоро на Елизавете женюсь. Хватит мне по чужим бабам бегать, а то английская ревнивица от страданий руки на себя наложит. Ха-ха-ха! Английская королева, мне сказывали, девица дюже ладная, вот мне и хочется самому убедиться в этом. Так и передай своим панам! – все более потешался Иван, размышляя о том, что если держать польского посла при дворе, то он своими завидными ужимками сумеет превзойти даже именитого скомороха Третьяка.
Польский посол был отпущен со двора с честью и с большой милостью в этот же день. Опришники, искушенные в питии, не могли не удивляться тому, что тщедушный шляхтич сумел перепить даже известных на всю Москву квасников.
Иван Васильевич с особым интересом наблюдал за нервной суетой, какая происходила вокруг стола польских королей. Он проведал о том, что от императора Максимилиана прибыли послы и так ретиво хлопотали за его сына Эрнеста, что вызвали раздражение не только у самолюбивых шляхтичей, но даже у чехов, которые уже давно испытали на себе железные объятия австрийских императоров, больше напоминающие удавку на шее.
Царь Иван удовлетворенно рассмеялся, когда узнал о том, что на пирах чехи горестно лили слезы и жалились полякам о своих утерянных вольностях. И у них, дескать, когда-то было свободы не меньше, чем у ляхов, и они когда-то были так же богаты, как самые могущественные паны. Однако вместо утерянных льгот от императора Максимилиана они сумели получить только многочисленные налоги, которые легли на каждого из них крепко, как земля на покойника.
Особенно изворотливыми в борьбе за польский стол оказались французские послы, которые облепили дворец покойного короля. Французы щедро раздавали посулы, в которых Екатерина Медичи старалась убедить, что будет и дальше способствовать расширению польских вольностей, и обильно засыпала золотом глотки строптивцев, и нелестно отзывались о женолюбивом принце. Французские послы разливали елей лести даже польскому духовенству, уверяя епископов в том, что они выполняют роль садовников, заботливо взращивающих благодатные цветы христианства. Они с уверенностью утверждали, что не существует в Европе более близких народов, чем поляки и французы, у которых во многом сходны даже обычаи.
Прослышав об этом, Иван Васильевич расхохотался так, как будто наблюдал за медвежьей потехой. Кому, как не ему, знать о том, что только Московское государство стоит оградой на пути воинствующего Оттоманского царства, а о близости русского и польского народов бессмысленно заводить даже речь, даже братья не бывают ближе, чем эти два славянских племени. Даже султана Сулеймана они ругают одним словом: «Пес!»
Царь Иван Васильевич терпеливо дожидался прибытия во дворец польских шляхтичей. В их посольстве должно быть не менее десяти князей, они обязаны явиться во двор с повинной головой и, как это делают холопы турецкого султана, пройти путь от дверей до самодержавного трона на коленях.
И тогда государь их приветит!
Разочарование Ивана Васильевича было велико, когда он узнал, что поляки поддались на уговоры французов и принц Генрих стал королем.
В Версаль, в летний дворец французских королей, явилось двадцать польских послов в сопровождении трех сотен шляхтичей. В полутемных коридорах они униженно дожидались аудиенции с принцем, совсем не подозревая о том, что в это время любвеобильный Генрих голубит на бархатной софе одну из многочисленных фавориток. А когда шляхта явилась в приемные покои и, оробев от великолепия Версальского дворца, сообщила о решении сейма, Генрих устало улыбнулся, вспомнив упругие и крепкие икры фрейлины. Принц отвечал:
– Я буду вам хорошим королем. А еще для польской службы я наберу отряд гасконских стрелков!
Генрих совсем не подозревал о том, что въезд в Польшу наемных стрелков был главным аргументом в его пользу при рассмотрении претендентов на польский стол. Вымуштрованные гасконцы сполна должны удовлетворить честолюбие не только шляхтичей, но и простых смердов.
Царь Иван горевать не стал, махнул рукой и отвечал покаянно:
