прервать речь господа на полуслове. А потому и чести птица сподобилась особой, похоронили ее рядом с монастырской стеной, где покоились пустынники, снискавшие себе в миру славу святых.
Об убийстве кукушки монахи тотчас донесли Ивану Васильевичу.
Государь велел учинить строгий сыск и призвал чернецов к покаянию. Монахи молились в три смены, исповедовались в незатейливых грехах, а потом привели к царю хмельного послушника, уличенного в святотатстве.
– Ты порешил божьего вестника? – хмуро спросил самодержец.
– Спьяну, государь, – признался послушник. – Не знаю, как и вышло, за галку принял.
Подумав, лишать живота грешника государь не стал – чего омрачать великий праздник, – отправил неразумного отрока на вечное заточение в Соловецкий монастырь. Монахи сорвали с воспитанника рясу, скрутили ему за спиной руки, а потом, побросав на телегу осиновых прутьев, посадили на нее позорно и самого охальника и, отзвонив очистительный набат, спровадили злодея в северные края.
Тяжесть от свершенного святотатства начала понемногу ослабевать, и уже на третьи сутки Иван Васильевич повелел предупредить девиц, что после заутренней службы состоятся смотрины.
Боярышни и княгини облачились во все праздное: на головах кокошники с жемчугом, в косы вплели алые ленты, на шее бобровое ожерелье, только немногие девицы были в простом – не имели отцы нужного достатка, чтобы справить царским невестам по платью и по паре золотых серег. Многие мужи предпочитали хитрить – брали для дочерей наряды у зажиточных соседей за пяток серебряных монет и обязывались вернуть платье в срок и без пятен.
Глава 3
Государь еще не определился в своем выборе.
Все девицы походили одна на другую, и нелегко выбрать среди них лучшую. Все как одна тонконосые, с большими глазами, с румянами на щеках и толстыми косами, они напоминали государю молодую Анастасию Романовну. Не определил Иван Васильевич своего выбора даже во время подглядывания за переодеванием девиц – кожа у всех до одной бела и не ведала изъяна. Поразмыслив малость, царь решил определиться по разуму, чтобы девка в речах была смела и умом остра.
Государь ожидал девиц, восседая на троне. Боярышни и дворянки низко кланялись царю в ноги, и Иван в который раз убеждался в том, что выбор воевод сделан тщательно.
Государь был в палатах вместе с боярином Морозовым, которого приблизил к себе в последние годы.
Михаил Морозов заметно изменился: седая борода, плешина заползла на самый затылок, только живот прежний, огромадный.
Государь во время смотрин частенько оглядывался на боярина и с интересом вопрошал:
– Хороша девица?
В голосе Ивана Васильевича порой слышалось столько чувства, что можно было бы подумать о том, будто бы Михаил Морозов распоряжается государевой судьбой, произнеси боярин: «Мила, государь», и самодержец непременно побежит под венец.
Иногда Иван Васильевич поднимался с места и обходил красавицу со всех сторон, точно так же поступает разумный хозяин, подбирая для пахоты тягловую лошадь.
Причмокнет государь губами, покачает головой, а потом поинтересуется:
– Государя ублажить желаешь?
Девицы на откровенный государев вопрос обычно потупляли взор и вспыхивали так, как угольки на сильном ветру, и только одна из девиц осмелилась дерзко посмотреть на государя и отвечала уверенно:
– Ежели государь всея Руси моим мужем станет… так отчего же не ублажить?
– А смела-а-а! – по достоинству оценил девицу Иван Васильевич. – Чья ты такая будешь?
– Марфой меня величать. Дочь Собакина Василия, купца новгородского.
– Вот оно что… знаю я вас, Собакиных. У батюшки твоего мошна великая.
– Не бедствуем, государь. Котомка и нищенский посох – это не про нас, – не спешила опускать большущие серые глаза Марфа Собакина.
– Что верно, то верно. Может, твой батюшка побогаче будет, чем государь? – малость насупился самодержец.
– Ты государь всея Руси, хозяин земли русской, а мой батюшка только дюжиной купеческих судов владеет, – наконец опустила глазища девица.
– Умна ты, Марфа, – нестрого заметил государь, – и перед государем своим не умеешь робеть. Хм… а как жениха меня не страшишься?
– Но ведь пока, государь, я даже не невеста, вот как отберешь меня среди многих, тогда и робость одолеет, – призналась Марфа, едва улыбнувшись.
Иван Васильевич отвечать не стал. Махнул дланью и спровадил Собакину из горницы.
– А эта как тебе девица, приглянулась? – повернулся самодержец к Морозову.
Заморгал боярин, не ведая, что ответить Ивану. Всех баб государь награждал имениями, смеясь, кидал им платки на высокую грудь, а Марфе Собакиной досталась только ухмылка. Так и не пожелал разжать царь горсть, в которой прятался платок, расшитый серебряными нитями и унизанный жемчугом.
– Эта девица не самая прекрасная! – принял наконец решение боярин, в безразличии махнув рукой. – Вот Евдокия Богданова Сабурова – та действительно клад! Такие девицы, как она, государь, в росписи крестиком помечены. Всем взяла боярышня – и ликом хороша, и телом сыта.
– Так считаешь, боярин?
– А то как же! – приободрился Морозов, довольный государевым вниманием. – Я ее давеча на дворе повстречал, так она перед остальными девицами как павлин среди кур смотрится.
– Ишь ты!
– И статью удалась, и лик иконописный. А коса до самой щиколотки выросла. Родитель ее тоже из знатной породы, окольничим в Челобитном приказе служил. Воеводы среди Сабуровых были славные, послы разумные. Это тебе, государь, не какой-то там новгородский купчишка, у которого вся честь – мошна да кусок заморского сукна.
– Верно рассуждаешь, боярин, пусть Евдокию Сабурову покличут.
Рынды привели девицу. Замерла красавица у порога, а пройти далее в горницу духу не хватает.
– Что же ты, Евдокия Богданова, в избу не ступишь? – ласково спрашивал царь. – Или боишься меня?
– Как же не страшиться, коли к самому государю пришла? – совсем не робко отвечала девица.
– Царицей желаешь быть?
– Уж настолько велика честь, что как будто даже и не про меня. Мне бы что попроще, Иван Васильевич, – лукаво улыбнулась боярышня.
– Если я для тебя велик, Евдокия, так, может быть, за своего старшего сына отдать? Ему в самый раз, чтобы ожениться. Ивану такая красивая девица, как ты, нужна, чтобы он на других смотреть не смел. А то совсем опаршивел – всех мастериц во дворце перепортил! Ну как, пойдешь за царевича?
– Как же я смею противиться, государь, если ты наказываешь?
– Ишь ты! Так ты еще и умна, – улыбнулся Иван Васильевич. – Кто же тебя такому великому смирению учил, Евдокия? Такие красивые девицы, как ты, строптивы бывают. Кобылиц мне напоминают, не привыкших под седлом ходить.
– Смирению меня батюшка с матушкой учили.
– Вижу, что не прошла даром родительская наука. Добрая жена моему Ваньке достанется, – продолжал шутить Иван Васильевич.
Михаил Морозов, разгадав шутку государя, весело захихикал, жирок, собравшийся под массивным подбородком, задрожал веселым студнем.
– Спасибо, государь-батюшка.
– А теперь давай я тебя расцелую… как свою сноху. Эх, завидую я Ваньке, такая жена ему достанется.
Иван Васильевич поднялся, будто спрыгнул с норовистого коня, и трон, освободившись от царственного седалища, слегка качнулся. Самодержец обхватил девицу за плечи, и она младенцем спряталась в царском
