– Поторапливай! Государю не терпится купеческие простыни помять.
Постель из дома купца Собакина выезжала торжественно, окруженная не меньшей заботой, чем царь во время выезда к моленьям: впереди и позади ехали вооруженные стрельцы, а по бокам от саней шествовали рынды.
За санями с постелью в одноконной дуговой упряжи спешила сваха в наряде – летник желтый, а шубка красная; держалась баба с важностью, как будто именно ей суждено провести на государевой постели бедовую и шальную ночь.
Григорий Бельский по случаю праздника въехал на государев двор верхом. Спешиться думный дворянин не спешил, на виду у всей челяди гарцевал на аргамаке, дожидаясь саней с постелью, а когда наконец они прибыли, Малюта распорядился, важно насупившись:
– Молодцы, возьмите постель государеву и снесите ее в сенцы, – и первый ухватил за самый край пуховую перину.
Дружки, рынды подняли постель на головы и чинно, шаг за шагом, стали подниматься по Благовещенской лестнице.
Малюта Скуратов появился в Пьяном покое только после четвертого блюда. Он был хмельной и довольный, великое свершилось – постель уложена в сенцы, у изголовья выставлены Поклонный крест и иконка, в ногах накрыт стол, на котором в большой гусятнице прели жирные куски дичи с яблоками, в кувшинах вино красное и белое, а еще горбушка хлеба и пресный сыр.
Простая еда, как раз для пира перед брачной ночью.
За занавеской кумган с водой и медный таз.
– Иван Васильевич, готова постеля, тебя с государыней дожидается, – сказав, холоп растворился среди тысячи гостей, заняв в самом конце стола незаметное место.
Самодержец поднялся вместе с государыней, заставив угомониться развеселившихся дворян; унялся степенный разговор старших бояр. Тихо стало в Трапезной.
Государь поклонился на три стороны и заговорил ласково:
– Кушайте, гости дорогие, не пеняйте на меня за мое убожество. Ешьте, что бог послал, а мне с государыней отдыхать пора.
– Доброй ночи тебе, Иван Васильевич, – гости поднялись с лавок.
Поклон их был глубок, а многие не разогнулись совсем, так и пали мужи под стол, сраженные свадебным хмелем.
– А вы, гости дорогие, приходите в Трапезную завтра угощаться. Будем ждать вас с нетерпением, – голос у государя был приветлив.
– Ждем мы вас, гости, – едва вымолвила государыня.
Иван вышел из-за стола, следом ступала Марфа Васильевна. Обступили ее боярыни, укрыли покрывалом, оберегая государыню от дурного взгляда, и повели в Постельные покои.
У самых дверей дежурили два постельничих, сжимая в руках пудовые свечи. Пламя от дыхания билось неровно и бросало длинные тени.
– Государь, может, помощь наша нужна, чтобы государыню принарядить? – осторожно справилась сваха.
Оглядел Иван Васильевич жену – ну чем не березка подле величавого дуба, приникла ветвями к его стволу и обрела покой.
– Сам я справлюсь, боярыни, чай не малой! Ступайте себе восвояси, – распорядился Иван Васильевич. – Позову я вас, коли нужда придет.
Царь и царица остались вдвоем.
Мурованные стены опочивальни сурово берегли покой молодых, не пропуская вовнутрь даже звука. В ближнем углу гортанно прокричал разбуженный колыханием пламени попугай. Видно, вместо царских палат почудились ему заросли далеких джунглей, но, разглядев в полутьме сутулую фигуру государя всея Руси, спасаясь от действительности, зарылся клювом в белое крыло и уснул спокойно.
– Присядь, государыня, – усадил рядом с собой Марфу Васильевну царь.
Села государыня на самый краешек, вот притронется к ней государь, и взлетит она испуганным воробушком к самому потолку.
Иван Васильевич снял с головы царицы покрывало. Движения у государя робкие, словно он не всемогущий самодержец, а неуверенный подросток, посмевший взирать дивную красу.
Улыбнулась царица Марфа доверчиво и отвечала печально:
– Тяжко мне, Иван Васильевич, в груди что-то теснит. Насилу свадьбу досидела. Поспать бы мне самую малость, а там авось и уляжется томление.
– Спи, государыня, не трону я тебя, – едва справился с желанием Иван Васильевич.
– Холодно мне, государь.
– Я тебя своим жаром отогрею.
– Позволь мне, государь, за занавесочкой раздеться?
Хотел возразить государь: «Нет! Хочу зреть тебя всю!» Но вновь познал на себе магию ее негромкого голоса.
– Делай как знаешь, государыня. Вольна ты в своих поступках, теперь ты не купеческая дочь, а царица русская Марфа Васильевна.
Марфа Собакина поднялась, сняла с головы венец и осторожно возложила его на золоченое блюдо; сюда же положила поясок.
Иван Васильевич слышал за занавеской легкий шорох, представил, как стягивает с себя царица платье за платьем; воображение рисовало картину, как сорочка обтягивает белое тело царицы, и он едва не поддался искушению, чтобы распахнуть занавес…
Возможно, именно так Иван поступил бы со своей первой женой, которая была на редкость кроткой и богобоязненной, полапал бы ее за греховные места, да и ушел; со смехом заглянул бы за занавесочку, если бы там скрывалась Мария Темрюковна; и совсем иное чувство, сродни робости, самодержец испытывал перед юной Марфой. Имелась в ней какая-то скрытая сила, что заставляла покориться даже царя, и просьба из уст Марфы Васильевны звучала едва ли не строгим наказом.
Государь всея Руси терпеливо дожидался, пока женушка разденется до исподнего и, оставшись в последней сорочке, перетянет талию атласной бечевой.
Занавеска распахнулась, и царь увидел Марфу вновь.
Простоволосая, белая, в прозрачном платье, без венца, царица казалась еще краше. Марфа Васильевна выглядела едва ли не воздушной – приоткроется оконце, и вознесется царица белым ангелом.
Царица сняла с постели покрывало, бережно уложила его на скамью, слегка поправила государеву подушку и легла, вытянувшись во весь рост.
Иван Васильевич раздевался не спеша. Разделся, осторожно прилег рядом.
– Да ты никак ли плачешь, государыня?! – удивился Иван Васильевич.
– Чует мое сердечко, недолго моему счастью длиться, – горестно признавалась царица. – Давеча сон дурной видела, будто бы на санях еду. А лошади попались шальные, едва не опрокидывают на поворотах. Миновали мы темный лес, а далее пещера глубокая, заехали мои сани туда, да там и пропали. Боюсь, как бы душе моей точно так же не сгинуть где-нибудь в потемках.
Видно, почивал где-то в глубине души Ивана Васильевича дремучий язычник, потому и он был очень суеверен. Не было дня, чтобы он не обратился за советом к ведуньям, которые умели распутывать замысловатые сны с легкостью, как мастерица плетет кружева.
Пещера – это была могила.
Об этом Иван Васильевич всегда помнил с раннего малолетства, когда за день до матушкиной смерти ему приснилась глубокая яма с кричащими в ней тварями.
Собрав все свое мужество, царь Иван отвечал:
– Все будет хорошо, Марфа Васильевна, ты только мне доверься.
Царица была холодна, словно кусок льда, и тотчас остудила государеву постель.
– Я тебя согрею, государыня, – шептал Иван Васильевич.
Иван прижался к царице горячим телом и ощутил мерзлоту ее ног. Глянул государь на Марфу и натолкнулся на спокойный лик, ее немигающий равнодушный взгляд был направлен прямо на него. Он не
