мучиться.
Уцелевший глаз Василия Грязного с ужасом взирал за тем, как Малюта Скуратов неторопливо вытащил кинжал из ножен и стал приближаться к нему спокойным шагом.
– Нет… – шептал Грязный. – Нет! – Казалось, он позабыл про боль и продолжал отступать в самый дальний угол, и когда спина натолкнулась на крепкие руки бояр, которые не смели принять в свой круг отверженного, Васька Грязный неожиданно распахнул кафтан и показал пальцем на сердце. – Вот сюда бей, Григорий Лукьянович.
– Не беспокойся, Василий, не промахнусь, – усмехнулся Скуратов-Бельский и что есть силы ударил кинжалом в грудь Грязному.
Рухнул на пол Василий Грязный. На одного государева любимца во дворце стало меньше.
– Оттащите смердячую падаль во двор, – распорядился самодержец.
Рынды ухватили Василия Грязного за ноги и поволокли прочь из царских сеней.
– Хлипкий оказался женишок, – усмехнулся Иван Васильевич, – от одного удара свалился. Что мне теперь холостому делать, бояре?
– Что изволишь, батюшка. Ты наш господин, мы твои холопы, – дружно заверили бояре самодержца, не смея смотреть в его глаза.
– Невест поеду выбирать! – объявил громко государь. – Все ли готово, Григорий Лукьянович? – спросил он.
– Все выполнено в точности, государь, – отозвался холоп, – как ты и наказывал.
– Тогда со мной поехали, бояре, может быть, вы мне поможете невесту выбрать. Моих-то девок, что я отбираю, все травят, а у вас, должно быть, глаз легкий. А я за эту милость вам низенько в ноженьки поклонюсь.
У Красного крыльца стояло две дюжины саней. Царские сани были особенно нарядны – расшиты красным и желтым цветом; оглобли напоминали вытянутые шеи диковинных птиц; борта резные, выкрашены синей глазурью и походили на гребни застывших волн.
Уселся Иван Васильевич на меховую подстилку и поманил к себе перстом Владимира Ростовского.
– Ты теперь для меня, Владимир Семенович, вместо родственника остался. Слышал я о том, что ты крестным отцом у Марфы Васильевны был?
– Верно, государь, тебе сказали, – вздохнул князь Ростовский. – Был я у царицы крестным отцом. Мы с Василием Собакиным приятели большие.
– Садись подле меня в сани, как-никак крестный батюшка самой царицы!
– Спасибо, государь, за честь великую! – обомлел князь от радости.
– И ты, Малюта, рядышком устраивайся, – ласково обратился Иван Васильевич к любимцу. – Самые красивые невесты за московскими посадами встречаются, а потому дорога у нас будет долгая. Веселить нас, князь, историями будешь, – расхохотался государь.
Передернуло от страха Владимира Ростовского от такого соседства, но полы шубы откинул, приглашая Малюту присесть, и Григорий Лукьянович опустился рядом с князем.
Самодержец продолжал:
– Слышал я, Владимир Семенович, что ты некогда до баб был охоч. Прежде чем свою женушку сосватал, немало девиц перепортил. Чего ты примолк, князь, или брешет народ?
Князь Ростовский попытался улыбнуться:
– Случалось такое по молодости, Иван Васильевич, чего греха таить!
– Выходит, в бабах ты толк понимаешь, князь. Вот ты мне и посоветуешь, какую из боярышень к венцу подвести. А может, у тебя еще одна крестница есть? Ха-ха-ха!
– Нет у меня более крестниц, Иван Васильевич. А за доверие спасибо… Только сумею ли я с этой честью справиться?
– А чего здесь справляться? Та баба, которую ты хотел бы к себе в постель уложить, ты ее мне присоветуй. Ха-ха-ха!
Сани, погоняемые возничим, медленно выехали с царского двора и, шурша полозьями по серой земле, потащились по московским улочкам.
– Смею ли я, государь, – попытался убрать улыбку князь, а она прилипла к его лицу, словно комок весенней грязи. От дурного предчувствия похолодело все внутри.
– Кому же сметь, коли не тебе, Владимир Семенович? Ты в Нижнем Новгороде воеводой бывал?
– Было такое, государь, – согласно кивал Владимир Семенович. – Потом занедужилось мне тяжко, вот ты мне и разрешил в свою отчину удалиться.
– Батюшка твой тоже воеводствовал? – прожигал взглядом Ростовского князя Иван Васильевич.
– И батюшка в Нижнем Новгороде кормился. Уже не одно столетие наш род верой и правдой государям русским служит, Иван Васильевич.
– Что верно, то верно, – сделался государь серьезным. – И отец твой, Семен Ростовский, несмотря на мое малолетство, почитал меня за своего батюшку. Правда, подзатыльники иной раз давал, но это за дело… Нерадивым я был в отрочестве, Владимир Семенович.
Поежился Ростовский князь, заподозрив худое, а сани, брызгая весенней грязью во все стороны, уже спустились с Кремлевского бугра, миновали Китай-город и заспешили по владимирской дороге в сторону охотничьего дворца государя.
Неспроста государь завел разговор о Семене Ростовском. Своеволен был покойный батюшка, все по- своему норовил повернуть, а малолетнего Ивана и вовсе за царя не почитал.
Иван Васильевич не мог запамятовать того, что когда-то Семен Ростовский отказался целовать крест на верность царевичу Дмитрию, а потом осмелился поддержать опального Владимира Старицкого, и только чудо позволило всему роду избежать царской опалы. Семен Ростовский рвал тогда на себе волосья, назывался «поганцем» и «псом смердящим», ссылался на природное малоумие; видно, не знавшее границ самоуничижение престарелого князя позволило молодому царю проявить великодушие и умерить справедливый гнев.
Князья Ростовские были сильны своей родовитостью, даже лишенные удела, оставались крепки. Как корневища огромного дуба, были они разлаписты и могучи, словно им принадлежало не только место, где громадиной возвышался необъятный ствол, но и поднебесная округа.
Не считаться с князьями Ростовскими – значило накликать на себя гнев не только древнейшего рода, но и многих великокняжеских фамилий, с коими они сплели единую крону, состоя в близком родстве.
Глянул милостиво Иван Васильевич на Ростовского князя, а от такого погляда у Владимира Семеновича кожа на спине пошла пупырышками. Не забыл ничего государь, помнил все до малейшей обиды: родной дядя Владимира Семеновича сносился с литовскими послами, а потом и вовсе перебежал в Ливонию вместе со всеми своими людьми. Видно, не мог простить Иван Васильевич Ростовским князьям их великую знатность, когда Ростово-Суздальские земли были куда знатнее самой Москвы.
Кони весело бежали по дороге, они застоялись в долгом ожидании государя и его гостей.
Загородный дворец остался по правую руку, а потом совсем спрятался за сосновым бором.
Кони промчались мимо.
– Слышал я о том, Владимир Семенович, что ты будто бы знал, что Марфа Васильевна была хворой, – вернулся к прежнему разговору государь.
Ростовский князь перепугался всерьез:
– Помилуй, Христа ради, государь! Не ведал я об этом. Наговор все это лихих людей на мою верность. Разве я посмел бы?! Если бы заприметил чего неладное в Марфе Васильевне, так сразу бы тебе поведал. Марфу Собакину я с колыбели знаю, не водилось за ней никакой болести! Бывало, как придешь к Собакиным, так она все резвится, как щенок. На месте усидеть не может, все юлой вертится. Разве такая девица может быть хворой?
Смолчал государь, а кони уводили царский поезд в неведомость.
Добрых пять верст проехали в тишине, а потом Иван Васильевич спросил:
– А знаешь ли ты, Владимир Семенович, куда мы направляемся?
– Мне ли, холопу, царскими делами интересоваться? Куда прикажешь, Иван Васильевич, туда и поеду. Мы люди подневольные, московским государям служим.
– Складно отвечаешь, Владимир Семенович, – улыбнулся Иван, – доволен я твоим ответом, а только мы
