очень мягкое и приятное ложе.
Нет, что-то вчера определенно было не так, коль я докатился до такого состояния. Стыдно, Федор Александрович, очень стыдно!
Отдышавшись, я вновь открыл глаза и попытался вытереть лоб от проступивших на нем капелек ледяного пота. Но едва лишь моя рука начала движение в направлении лица, как я почувствовал на себе чей-то изучающий взгляд. И вовсе это был не бред не совсем протрезвевшего человека – на такие вещи у меня особенный нюх, и если даже в многолюдной толпе кто-то посмотрит на меня очень уж пристально, я непременно почувствую. Данному феномену наши велемудрые спецы из отдела прикладной психокинетики даже название придумали: 'гиперментальное восприятие'.
Сообразив, что в комнате кроме меня присутствует еще кто-то, я принялся шарить взглядом, пытаясь обнаружить источник возможной опасности. И, неожиданно для себя, увидел уставившийся на меня огромный немигающий глаз, свободно паривший над спинкой моего рабочего кресла у компьютерного стола. Глаз, вне всякого сомнения, мог принадлежать только живому существу и смотрел на меня крайне осуждающе.
'Ага, – подумал я, – вот тебе и похмелье'.
Чтобы как можно быстрее избавиться от непрошеного наваждения, я часто-часто захлопал ресницами, но упертый морок вовсе не собирался растаять в воздухе или исчезнуть из поля моего зрения каким-либо иным способом. Более того, над спинкой кресла вознесся второй точно такой же глаз и уперся в меня (как мне показалось) еще более осуждающим взглядом, чем его собрат. Жуть, да и только!
Странное явление пары пугающих до холодного пота и онемения в конечностях зенок, как ни странно, произвело на мой организм определенно положительное действие. Головная боль заметно поутихла, сушняк отступил, мозг постепенно приступил к своим непосредственным обязанностям.
Приглядевшись повнимательнее, я понял, что глаза не просто парят в воздухе безо всякой опоры: от них куда-то за спинку кресла уходили тонкие жгутики.
'Ну конечно же, – сообразил я, – глаза без тела существовать не могут, поскольку они всего лишь инструмент для сбора информации определенного свойства. Обработка информации должна выполняться мозгом. А мозг должен находиться в теле, которое питает его всякими там белками и углеводами, а также защищает от вредоносных воздействий окружающей среды'.
Сделав столь мудрое заключение, я мысленно поаплодировал себе, любимому, и с удовольствием отметил, что мыслительные центры еще не перегорели. Теперь оставалось одно совсем маленькое дельце: выманить неприятеля из моего кресла, в котором он так вольготно устроился, и запустить в него чем-нибудь тяжелым, пока тот не схарчил меня первым. Я лихорадочно принялся шарить вокруг, но ничего, кроме мягкой подушки и одеяла, под руку так и не подвернулось.
И тут я наконец сообразил, что за тип так нагло расположился в моем любимом кресле и вот уже целую минуту пялится на меня своими бессовестными зенками, и, отбросив в сторону подушку, которую собирался применить в качестве метательного снаряда, облегченно вздохнул. Обладателем странных глаз оказался мой постоялец и коллега по работе Квагш Заан Ууддин Левар харан теге, знаменитый воитель, истребитель глоргов, гроза хрунгов и прочей болотной нечисти. Принадлежит к расе разумных земноводных, самоназвание – 'Гвахушингарапама', по межмировому реестру проходят как 'латинги'. Прибыл на Землю две недели назад из какого-то там никому не ведомого мирка под названием Большое Топкое Болото в качестве стажера в отдел 'Линии', где я вот уже почти два десятка лет имею честь служить оперативным сотрудником.
Вообще-то считать меня эдаким кондовым наставником молодежи было бы опрометчиво. За всю мою довольно долгую карьеру под моей опекой находилось всего-то два юных дарования. Этот – третий. Однако Квагш только официально проходит как стажер, как это часто бывает, для галочки в личном деле и дополнительной строчки платежной ведомости. На самом деле мне не совсем понятно, для чего вообще меня к нему приставили в качестве наставника. Скорее уж мне было чему поучиться у латинга. В любом случае, сначала я категорически возражал и против соседства со столь экзотическим существом, и против его стажерства под моей эгидой, но хитромудрое начальство прозрачно намекнуло, мол, так нужно. И мне ничего не оставалось, как смириться со своей участью, ибо золотое правило любого карьериста гласит: намек начальства – закон для подчиненного. Я, конечно, не отношу себя к злостным карьеристам, но толика здорового служебного рвения и мне не чужда.
Зато потом мы основательно попритерлись друг к другу. В конечном итоге Квагш оказался славным приятелем, добрым, верным, бесстрашным, со специфическим чувством юмора. Короче, всех его достоинств и не перечислить.
– Ну все, Квагш, – виновато обратился я к своему постояльцу, – не смотри на меня так осуждающе. Знаю, что выгляжу в твоих глазах не самым подобающим образом. Подрываю, так сказать, реноме благопристойного землянина. – Это высказывание далось мне с великим трудом, поскольку похмельный сушняк вновь заявил о себе с удвоенной энергией. – Если не трудно, принеси-ка мне водички, а еще лучше из холодильника большую банку соленых огурцов.
– Федор, там нет огурцов вот уже как три дня – только вода соленая, – вылезая из кресла, сообщил Квагш.
Стоит отметить, что, на взгляд любого нормального землянина, мой коллега обладал весьма неординарной наружностью. Он был похож на откормленную до размеров хорошего мастифа лягушку, зеленую и пупырчатую, решившую ни с того ни с сего встать на задние лапы и выпрямиться в полный рост. Отчего латинг выглядел скорее комично, нежели пугающе. Впрочем, за свою довольно долгую карьеру мне довелось насмотреться всякого, к тому же уровень адаптивности у меня с рождения намного выше, чем у среднестатистического обитателя нашего мира.
– Глупый ты, Квагш, – не удержался я от упрека в адрес неразумного земноводного. – Нет огурцов, зато остался самый цимес – лекарство, значит, для страждущих и жаждущих. Будь другом, принеси, пожалуйста, баночку. Иначе твой квартировладелец тут же испустит дух, на радость московской чиновной братии, и тебе придется подыскивать не только другое жилье, но также другого шефа.
Латинг умел быть необычайно быстрым, в чем я имел возможность неоднократно убедиться, но сейчас он не особенно торопился выполнить мою слезную просьбу. Неспешной походкой он протопал на кухню, отчего-то очень долго там возился и наконец соизволил появиться на пороге с трехлитровой банкой в руках.
Присев на постели, я жадно выхватил сосуд из зеленых лап товарища, трясущимися пальцами снял капроновую крышку с горлышка и, прежде чем прильнуть к нему губами, понюхал. Немного отдает плесенью и на поверхности какие-то пятна бледно-синего цвета. Похоже, 'цимес' малость подпортился. Ну ничего. Где наша не пропадала? А с плесенью оно, может быть, даже полезнее – пенициллин все-таки.
Поднеся банку ко рту, я сдул подозрительные пятна подальше от губ, поближе к обнажившимся островкам укропа и прочих приправ, и сделал небольшой глоток. Прелестно, я бы даже осмелился сказать – животворяще, и плесенью почти не пахнет. В течение минуты банка опустела примерно на две трети.
Напившись вволю, я вернул сосуд своему спасителю со словами искренней благодарности и прислушался ко внутренним ощущениям. Без всякого сомнения, вкусный водный раствор поваренной соли и прочих минеральных и органических веществ начал восстанавливать выведенный из равновесия вчерашними возлияниями кислотно-щелочной баланс внутри моего желудка, а также, выражаясь мудрым языком одного моего знакомого химика, приводить в порядок внутриклеточный осмос. И чего только не понапридумывают эти ученые!
Ладно, господь с этими осмосами и кислотно-щелочными балансами. Суть не в терминологии, а в том, что объективно я начал ощущать себя намного лучше. Руки уже не тряслись (или почти не тряслись), желудок не сводила сосущая судорога, в мозгах появилась некоторая ясность, в глазах – долгожданная резкость. И вообще окружающий мир вдруг расцветился необычайно яркими красками. Даже выцветшие от времени обои на стенах не казались такими убогими.
'Ладно, Федор Александрович, – я обратился мысленно к своей персоналии в иронично-вычурном стиле, – лежать – оно, конечно, намного приятственнее, чем тащиться через всю Москву с ее непредсказуемыми пробками, да еще по июльскому зною. Однако боюсь, что начальство не войдет в твое положение. Ему же – начальству – не объяснишь, что вчера провел вечер в обществе старинного товарища, между прочим, государственного человека и крупного предпринимателя'.
