самое главное, к ее ненасытной плоти: видимо, нашлись у Славки Харцвели серьезные аргументы, которые по достоинству оценила и прочувствовала медицинский работник Свиридова. До Славы, говорят, был у нее какой-то мазурик из московских «мажоров», а чуть раньше – еще кто-то из «интеллигентных», а к таким Лизавета всегда испытывала явную слабость, но эти все равно у нее надолго не задерживались: видать, не той все же были кондиции. Все остальные, проходившие через ее руки, тело и душу, вообще не могли похвастаться долгосрочностью своих с Лизаветой отношений. А вот Слава-скульптор тешился с ней уже полгода: грузины и тут оказались долгожителями.
Мулла, разумеется, подробнейшим образом разузнал о всех сильных и слабых сторонах преподобной Елизаветы Васильевны, отлично изучил ее натуру. И, продумывая план вызволения Варяга из наркотического омута, в который тот попал по милости подполковника Беспалого, решил, что Елизавета очень даже пригодится в этом деле, важно лишь перетянуть ее на свою сторону, сыграв как раз на слабой струне – одной, но пламенной ее страсти.
Как раз дело было к вечеру, когда доктор Ветлугин отправился, по своему обыкновению, осматривать болезных зеков на соседнюю зону. Лизка сидела у окна в своем кабинете и мусолила в руках очередную книжонку о большой и страстной любви бедной красавицы Элли к богатому удачливому бизнесмену Жоржу. Ко всем своим прочим прелестям, Лизка была еще девка чрезвычайно чувствительная и чувственная, страстно обожала читать про
Лиза знала, что на зоне о ней ходят разные слухи. И что больше всего, конечно, судачат о ее аппетитных формах, сиськах да амурных похождениях. Раньше эти бесстыдные шепоточки за спиной ужасно ее печалили. Да что там печалили! Стыдно было до ужаса. Но пересилить себя было невозможно. Тем более что, пристрастившись к переводным романам о любви, которые привозил ей муж Витька из командировок на Большую землю, Лиза просто места себе не находила от смутной тоски. Умом Елизавета Васильевна понимала, что Витька мужик неплохой, но уж с романтикой у него с молодости явно нелады, а в койке вообще всегда был никакой: только вставит – раз-два и отбой. А последние лет пять, когда он окончательно спился, Лизавета допускала его к себе разве что по большим праздникам: пусть потешится – муж все же как-никак. Она же лично уважала постельные забавы с настоящими, полноценными мужиками и часами оставалась активна и неутомима в любовных схватках – ее расцветшее к тридцати годам тело тосковало по из ряда вон выходящим безумным сексуальным игрищам, влажным объятиям, бессонным ночам любви... Ей хотелось ощущений необыкновенных, таких, какие родились у нее при первом чтении французского романа о любовных похождениях дамы по прозвищу О. «История О» – любимая книжка, вот уже на протяжении нескольких лет неоднократно перечитываемая ею от корки до корки.
А тогда, читая впервые про невероятные сексуальные похождения героини, она ерзала-ерзала и едва не кончила прямо на стуле – обалденное было ощущение! Лиза усмехнулась, вспомнив, что она сотворила, закрыв последнюю страничку книжки. Дело было как раз в ее ночное дежурство летом. Года три назад стояла знойная жара, и тело ее, страдающее в оковах тесного белого халата, покрытое тончайшей липкой пленкой пота, требовало освежиться. Она пошла в душевую, закрылась там, включила холодную воду и забралась под холодный Дождик. Кожа на крепких аппетитных ногах, животе, мягких женственных руках тут же покрылась пупырышками. Тяжелые груши грудей подобрались, набрякли, а соски съежились, затвердели и встали торчком. Она провела ладонями по грудям и ощутила прилив приятного возбуждения – так было всегда, когда она, стоя под душем, невольно ласкала сама себя. Лиза гладила живот, пах, бедра, потом ее ладони забрались назад, к выпуклым крепким ягодицам. Ей нравилось собственное тело – сильное, налитое, с туго натянутой эластичной кожей...
Лиза прибавила горячей воды и, закрыв глаза, подняв лицо вверх, наслаждалась водяными струями, которые нежно хлестали по ее грудям, щекам, плечам, животу. Руки совершали пробежку – от шеи к бедрам, от паха к ягодицам. А потом она и сама не поняла, как это произошло. Только каким-то внутренним чутьем осознала, что впереди самое восхитительное, самое долгожданное... Вот уже ее правая ладонь остановилась на лобке, и пальцы осторожно раздвинули мокрые, спутавшиеся волосы между ног. Там, в зарослях коричневых кудряшек, таилось горячее ущелье, кратер вулкана, из которого засочилась липкая магма. Лиза вложила два пальца в ущелье и погрузила в скользкий глубокий лаз. Кончики пальцев наткнулись на рифленые стенки и стали осторожно гладить их. Снизу, от лобка до поясницы, ее пронзила острая сладкая боль. Лиза открыла горячий кран до отказа. Потоки воды обожгли ее плечи и спину. Левой рукой она яростно гладила груди, пальцами сжимала налившиеся соски и приподнимала тяжелые округлые плоды на ладони, точно взвешивая их. Снизу, бурля, подступала волна сладости. У нее мелко завибрировали ляжки, промежность содрогалась, анус поджался. И в следующую секунду ее захлестнула головокружительная волна оргазма...
От одного этого воспоминания ей стало нестерпимо жарко. Когда же наконец появится ее желанный скульптор и начнет лепить из нее очередную композицию «Камасутры»?
«Со Славкой, конечно, никто не сравнится, но и его хватает всего лишь на полчаса-час, не больше. А хотелось бы...» – мечтательно думала Елизавета Васильевна.
После шести Лиза совершила привычный обход больных по палатам и, приняв противозачаточную таблетку, села у себя в кабинетике дожидаться гостя. Часов около семи в дверь постучали. Лиза, радостно вспыхнув, отозвалась:
– Входите!
Вошел Слава, а за ним... Боже, да настоящий красавчик. Длинноногий широкоплечий парень с худощавым лицом. Очки в металлической оправе, густая светлая бороденка, волосы торчком. Интеллигент, в общем. И как он сюда, бедняжка, попал?
– Вот, Лизавета, прошу любить и жаловать, – улыбнулся Славик. – Сережа Гурьев. Первоходок. Как прибыл в наши края, сразу заболел.
– И что же с ним? – с бьющимся сердцем спросила Лиза.
– Да вот это ему сама скажешь, как осмотришь, – усмехнулся Слава. – Но честно признаюсь тебе, по нашей дружбе, – спасать нужно парня. Только ты, при твоем медицинском таланте, и сможешь это сделать, Лизунчик! Пусть на сегодняшний вечер Сережка останется с нами? Поверь мне – не пожалеешь. Да втроем и веселей будет.
Лизка еще раз внимательно осмотрела «первоходка» и, покраснев, согласно кивнула.
Мулла стоял на улице и глядел на освещенное окно Лизиного кабинета. Если зажжет настольную лампу – значит, сговорились. Если нет – плохо Дело. Но Мулла был уверен, что Лизка не сможет устоять перед столичным ухарем-красавчиком Сережкой Гурьевым по кличке Бобыль. Конечно, покривил душой Харцвели-скульптор – никакой Гурьев не первоходок, уже третий срок мотал он, и не за мошенничество, а за самый что ни на есть грабеж и разбой. Квартирный был вор, налетчик. Специалист по сталинским высоткам и элитным новостройкам, по супермаркетам и обменным пунктам. Взяли его в Москве, на Речном вокзале, прямо в квартире на втором этаже, куда он забрался с улицы. Судя по Сережкиной трепотне, язык у него был подвешен хорошо, парень часами мог чесать и про футбол, и про теннис, и про биоорганическую химию, и про способы приготовления клюквенной настойки на спирту. Такие говоруны горячим бабам нравятся. Мулла лично посоветовал Славке-скульптору в групповухе свести Лизку с Гурьевым, а потом и еще с четырьмя новенькими – тоже московскими «интеллигентами» с длинным хером. Тем более что те с превеликой радостью согласились окучивать похотливую телку в белом халате: им-то только этого и не хватало; мужики от радости аж завыли, узнав, чего хочет от них Мулла.
Минут двадцать простоял Мулла под окнами лазарета. И поспешил к себе в барак лишь тогда, когда у Лизаветы выключился верхний свет и тускло замаячила настольная лампа. Сговорились!
– Давай-давай! – шептала, постанывая, Лиза. – Здорово получается! Трахни меня, Сереженька, трахни как следует! Вспаши меня! Пропори меня насквозь! А ты, Славчик, давай своего хорошенького мне в ротик, дай я его пососу, дай скорее.
Харцвели с Гурьевым при этих словах воспламенялись еще больше и не могли нарадоваться на свою подружку. Гурьев-Бобыль обратил внимание, что толстозадая и пухлогрудая медсестра во время полового акта начинала громко наговаривать всякие скабрезности, чуть не матом ругаться. Эти заклинания, похоже, помогали ей распалиться. Да и он сам от этих слов приходил в необычайное возбуждение. Они слиплись на больничном диванчике вот уже в шестой раз за этот вечер.
