если бы он повстречался с хозяином во время той квартирной кражи, ему вряд ли удалось бы вырваться из таких лап. – Я давно хотел с тобой поговорить, Заки. Ты удивлен, что мне известно твое имя? Я знаю о тебе куда больше, чем ты полагаешь. Или ты решил, что мне все равно, с кем встречается моя дочь? Нет, парень, не все равно. И более того, я навел о тебе справки… – Аркадий Васильевич сделал паузу. – Ты же вор! И как мне стало известно, ты участвовал в налете на мою квартиру несколько месяцев назад, как раз когда я был в командировке.
У Заки заколотилось сердце. Хозяин смотрел на него угрожающе – так, словно задумал какую-то пакость. Теперь он с особой отчетливостью понял, что совершил ошибку, когда вернулся, чтобы помочь роженице. У воров на этот счет существует примета – никогда не возвращаться на место пусть даже удачной кражи.
Такое возвращение приносит несчастье – и теперь примета сполна оправдывалась.
– Ты меня удивляешь, Заки, а я думал, что ты толковый парень, – разочарованно процедил Аркадий Васильевич. – Или ты меня держишь… Как это на вашем языке?… За фраера? Так вот что я тебе скажу… Напрасно ты полез со своим свиным рылом куда не следует! – Голос Ольгиного папаши окреп, и в нем зазвенели стальные нотки. – Бандитская рожа! Что ты о себе возомнил, пацан? Да я таких, как ты, в двадцать втором к стенке ставил!
Тут Аркадий Васильевич сдернул трубку с черного телефонного аппарата, висевшего на стене у входной двери, и злобно бросил в нее:
– Со спецотделом НКВД соедините!
И через несколько секунд грозно приказал кому-то невидимому:
– Это Гостюхин из первого управления Наркоминдела. Срочно вышлите наряд на Сивцев Вражек, шестнадцать. Ко второму подъезду. Пойман опасный грабитель.
Все дальнейшее происходило стремительно, точно в американской кинокомедии с Чарли Чаплином: прибывшие хмурые чекисты вывели Заки Зайдуллу из квартиры, усадили в автофургон, и вскоре незадачливый любовник уже сидел в подвале большого дома на Лубянке, смутно догадываясь о своей невеселой участи.
А через месяц он очутился в бригаде ударного труда на строительстве Беломорско-Балтийского канала, не зная, что его веселая московская лафа кончилась навсегда и началась суровая жизнь вечного зека длиной в шестьдесят лет…
ЧАСТЬ III
ЗОЛОТО ЗОНЫ
Глава 28
На следующее утро Варяг снова навестил Беспалого в палате. Дежурная сестра сказала, что старик почти всю ночь не спал, задыхался, кашлял – видно, сильно разнервничался накануне.
Заснул он лишь на рассвете. Владислав не стал будить старика, тихонько подвинул стул поближе к дивану, сел и стал терпеливо дожидаться, пока старик проснется.
Через полчаса Беспалый шевельнулся. Приоткрыл глаза и был очень доволен, увидев перед собой Варяга. Уже минут через десять Тимофей Егорович, слегка приведя себя в порядок, продолжил начатый накануне рассказ о своей жизни.
– …После смерти Сталина сразу все как-то стало быстро меняться.
Особенно после расстрела Берии. Все зашаталось. Империя стала давать сбой. А дальше – больше. При бровастом вообще беспредел начался. Все разболталось. Все стали сомневаться, туда ли мы идем. И я задумываться начал крепко, – вздохнул старик.
– И что так? – осторожно поинтересовался Варяг, опасаясь, что пауза затянется.
– Да все пошло не так, как думалось. Я ведь когда помоложе был, когда в Североуральском лагере только начал «кумовать» – думал, что и впрямь можно с уркачами навсегда покончить, что для этого лишь нужно законных воров извести, потом мелкотню пересажать и повести страну в светлое будущее. Знаешь какие раньше на воротах гулаговских зон лозунги вешали? «Железной рукой загоним людей в счастье». Придумал же какой-то умник! Вот и я думал – загнать! И только с этой целью авторитетных воров ломал. Жестоко ломал… – Беспалый зажмурился, и, как показалось Владиславу, в уголке глаза старика показалась скупая слеза. – Думалось так: авторитетных воров сгною, а остальные, помельче которые, кто за ними послушными овцами бегали, сами собой повыведутся, вот и не останется на Руси уголовничков. Да я уж тебе рассказал, на какие страдания обрек я их всех, как гонял по страшным пересылкам да по сучьим зонам, как голодом морил да в карцерах томил. Но все пошло совсем не так, как я рассчитывал. В той «сучьей зоне», что в Североуральске выстроили, – там все очень скоро пошло наперекосяк.
Я думал выкорчевать воровские традиции да сломать воровской закон. А получилось так – чем больше чистил, тем гнуснее становилось. На смену правильным ворам полезли из всех щелей суки беспринципные, отпетые бандиты, беспредельщики, отморозки самых разных мастей. И все стало хуже во сто крат, чем было раньше. – Старик пошарил рукой, точно искал опору. Варяг невольно протянул руку и вложил ее в старческую холодную ладонь. Губы Беспалого тронула блаженная улыбка. – Да.
Раньше страх был. И закон был – суровый, жестокий, но справедливый. На страхе все держалось в советской жизни. А в воровской – на законе. А теперь ни хера не стало. Ни страха, ни закона. Свобода и анархия. А на Руси свобода всегда называлась воля. Вольница. Разгул воли русской – страшная штука. Вольница – тот же бунт. Беспощадный и часто кровавый. Бессмысленная жестокость…
Особенно мне это стало ясно, когда я узнал, во что выродился один мой выкормыш. Мякиш у него было погоняло. Ты о нем не слыхал. Варяг. О нем вообще мало кто слыхал за пределами моей зоны. Потому как я его сам породил и при себе держал. А когда у него конфликт с Бирюком вышел… тут я и, как говорится, прозрел. Ну, про Бирюка-то ты точно слышал. Был такой в шестидесятых смотрящий Ленинграда. Легендарный вор. Правильный вор. Но как я тебе уже сказал, в то время правильных воров становилось все меньше. Их бандиты начали теснить – братва, как они себя стали чаще именовать. Вот и Бирюка местная братва подставила из-за мелочных разборок. Сначала бандиты пытались его по своим делам уломать, ничего не получилось, тогда они решили ему подставу организовать. Подставили Бирюка, сдали ментуре, а там – суд, приговор, да и определили его ко мне на зону.
– Да что ты говоришь, Тимофей Егорович, – вырвалось у Варяга. Он отчетливо представил себе события двухлетней давности, когда его самого точно таким же макаром с легкой предательской руки Сашки Шрама повязали в Питере и, прокрутив через скорый суд, закинули на Северный Урал, в сучью зону к Александру
