занятий любовью всю ночь стирали.
Пробираясь развешенное белье, словно через лабиринт, Савелий Родионов добрался наконец до подвала. Дверь была открыта, и он уверенно, громко постукивая тростью, принялся спускаться вниз.
А вот в подвале его ожидал сюрприз: дверь в мастерскую была закрыта. Он остановился и прислушался. За дверью тишина. Хотя... нет, кто-то ходит, половица скрипнула, словно вздохнула. В комнате кто-то находился. И гостей явно не ожидал.
Постояв немного, Савелий постучал в дверь тростью. Получилось громко. Оно и понятно – арочные своды, а они очень хорошо проводят звук. Никто не отозвался. Савелий решил побеспокоить хозяина еще раз, еще более громким стуком. Размеренные ритмичные удары, не уместившись в тесном пространстве, радостно вылетели наружу.
– Мсье, – громко произнес Родионов. – У меня к вам есть разговор. Я знаю, что вы находитесь в комнате. Откройте, пожалуйста, дверь. Это очень важно для вас.
Раздался скрип, осторожный и продолжительный. Хозяин комнаты топтался у порога и, очевидно, терзался сомнениями, стоит ли открывать дверь незваному гостю.
– Право, мсье, вы такой нерешительный, – удивленно сказал Савелий. – Мне даже слышно ваше дыхание. Я к вам приехал с противоположного конца города.
Негромко щелкнул замок, и через щель Родионов увидел испуганную физиономию. Его глаза никак не желали сконцентрироваться в одном месте и блуждали от одного предмета к другому.
– Чем могу быть полезен?
На мгновение взгляд незнакомца задержался на трости, которую Савелий сжимал в правой руке, а потом вновь куда-то воспарил.
– Мне бы хотелось, чтобы вы написали для меня картину.
Лицо художника, еще минуту назад растерянное, теперь покрылось болезненной бледностью. Это продолжалось всего лишь мгновение, он все-таки сумел совладать с собой и, проглотив горькую слюну, сдержанно поинтересовался:
– Мсье, с чего вы взяли, что я художник?
Теперь его взгляд был нацелен в переносицу Савелия. Он разглядывал его с таким интересом, как будто хотел запечатлеть его в памяти навечно.
Родионов усмехнулся, не спрашивая разрешения, перешагнул порог, как бы случайно потеснив художника, и ответил:
– А вы взгляните на свои руки! На них же остались следы краски.
– Верно, но...
– Никто в округе не знает, что вы художник, и сами вы сюда перебрались совсем недавно. Вы это хотели сказать?
Художник уже полностью овладел собой. Взяв со стола перепачканную ветошь, он старательно, не пропуская ни одного пальца, вытер краску.
– Предположим... Так какую картину вы бы предпочли? У меня в наличии имеются некоторые невостребованные экземпляры. Могу предложить их вам. Прошу вас. – Художник широко взмахнул рукой, как если бы приглашал не в тесную комнату с ободранными обоями, а в знаменитую галерею, стены которой украшены шедеврами.
Подрамник, чистые холсты, тюбики краски, кисти...
Вдоль стен небольшие эскизы, выполненные маслом. И еще устойчивый запах краски, которым, казалось, был пропитан не только воздух мастерской, но даже ее стены.
Савелий долгим взглядом обвел помещение.
– Значит, это и есть ваша мастерская?
При этом в его глазах было столько понимания, что и без слов становилось ясно, что он проникся осознанием того, что находится в святая святых художника. Для постороннего взгляда увиденное выглядело хаосом: нагромождение холстов, обломков каких-то предметов, множество выжатых тюбиков из-под краски, разбросанных по всему полу. Но художнику, с его воображением, все это видится совершенно другими глазами. Постороннему наблюдателю совершенно невдомек, что художник не способен творить без подобного хаоса. Для него это что-то вроде творческой подпитки. Настоящий художник не может творить без продуманного беспорядка, который является дополнением к его картинам.
А возможно, и источником вдохновения!
Савелий прекрасно понимал это, а потому на его лице застыла печать искреннего восхищения перед талантом и деяниями настоящего мастера.
– Да, – продолжил художник, – можно было бы присмотреть что-нибудь получше, но сейчас я испытываю некоторые финансовые затруднения. – Взгляд его снова вильнул. Он рассеянно улыбнулся: – Но в ближайшие дни мое положение значительно поправится. Итак, что вы желаете? – перешел он на официальный тон.
– Для начала позвольте представиться... Савелий Родионов, меценат.
– Жан Дидро. – Художник слегка наклонил голову. – У вас в роду русские корни, мсье?
Савелий Родионов сдержанно улыбнулся:
– Я и сам русский.
– Вот как? – искренне удивился француз. – У вас совершенно нет акцента.
На этот раз его взгляд не блуждал. Савелий готов был поклясться, что в этот момент Дидро внимательно изучает его. Слегка улыбнувшись, Савелий сказал:
– Просто я очень стараюсь. Знаете, мне нужна картина со сценами Страшного суда.
– Это какая же, мсье? – пожал плечами художник. – Их много, назовите мне автора, и я постараюсь скопировать ее для вас.
Разговор предстоял долгий. Жаль, если Жан Дидро этого не почувствовал. Глянув в угол, Савелий увидел стул. Придирчиво осмотрел его на предмет краски и, заметив, что он чист, не считая обыкновенной пыли, что обязательно присутствует в подобных помещениях, отряхнул сиденье и удобно расположился, закинув ногу за ногу.
Взгляд Дидро, и без того шальной, выглядел теперь и вовсе затравленным. Тем не менее художник сделал вид, что ровным счетом ничего не произошло. Устроился на свободном стуле, правда, не таком чистом, – Савелий был уверен, что на штанах Дидро отпечаталась оранжевая масляная краска.
– Желаете чай, кофе? – спросил Дидро несколько рассеянно, не сделав даже малейшей попытки дотянуться до чайника.
Савелий невольно улыбнулся этой формальной любезности.
– Нет, спасибо... Я не помню, кто автор этого полотна, но именно такую вам заказывал господин Барановский. Вы наверняка должны ее помнить.
На лице Дидро застыл самый настоящий ужас.
– Вы ничего не путаете, мсье? – пошевелил он деревянными губами.
Родионов отрицательно покачал головой.
– Совсем нет. Сначала он велел вам написать какую-то картину, на которой была изображена женщина, а когда вы выполнили его заказ, то он заказал картину Страшного суда.
– Откуда вам это известно? – едва пошевелил губами художник.
– Мне много чего известно о вас. Неужели вы думаете, что я пришел бы заказывать картину человеку, о котором совершенно ничего не знаю?
– Что ж, просветите.
– Извольте... Вы учились в художественной академии Парижа. Все преподаватели пророчили вам блестящее будущее. Но на третьем курсе вы завели роман с женой ректора, а именно мадам Папье. Вас можно понять, – Савелий изобразил на лице сочувствие, – она молодая, красивая особа, весьма вольных взглядов, а к тому же ей хотелось всяческих развлечений. Все-таки она моложе своего супруга на целых тридцать лет! Не исключаю, что ректор закрыл бы глаза на некоторые ваши шалости, если бы вы не злоупотребляли его добродушием и не стали бы использовать его супругу в качестве обнаженной натуры для своих картин. Поверьте мне, – приложил Савелий руку к груди, – это слишком для такого милого человека, каким был доктор Папье. Мало того, что вы запечатлели ее на полотне в виде Венеры, держащей оливковую ветвь, так вы еще представили эту картину в качестве курсовой работы! Это уже верх наглости!
