человек, каждая часть дома представляется им долей, входящей в клетчатку великой куртизанки». Надо было иметь такой зоркий и проницательный глаз художника, какой был у Бальзака, надо было много и долго бродить по улицам Парижа, «так хорошо изучить его физиономию, чтобы заметить на ней все бородавки, прыщи и пятна». Это дало возможность Бальзаку, взявши совершенно приключенческую фабулу, сбросить с себя плащ романтического гидальго и показать нам на груде золота нагое тело Парижа, изъязвленное социальными недугами.
В «Шагреневой коже» Бальзак еще не свободен от атлантических ухищрений и мистики, но здесь его реализм уже достигает совершенных форм. И недаром «Феррагусу» он предпослал предисловие, в котором снова старается отмежевать себя от романтической школы: «Отталкивающие кровавые драмы, комедии, исполненные ужаса, романы, в которых повествуется о тайно отрубленных головах, — все это было ему (автору) известно. Если кто-нибудь из читателей не насытился ужасами, с некоторого времени спокойно преподносимыми публике, автор может открыть ему страшные жестокости и захватывающие семейные драмы, пусть только будет выражено желание познакомиться со всем этим. Но здесь он предпочел выбрать самые нежные приключения, только те, в которых самые целомудренные сцены чередуются с бурею страстей и в которых женщина сияет добродетелями и красотой».
Не следует смущаться последней фразой Бальзака, — бросив тяжелый камень в лагерь романтиков, он не преминул поратовать за себя и пококетничать перед парижской читательницей, — вдохновения своего он не продал, но рукопись он всегда стремился продать подороже.
Усиленная работа, недосыпание, чрезмерное употребление кофе, настолько дурно отразились на его здоровьи, что доктор Накар решительно настаивает на отъезде Бальзака из Парижа на отдых, с приказом не заниматься никаким литературным трудом. Бальзак едет в Ангулем и действительно отдыхает, проводит дни в прогулках, лежа на диване, или в беседах с приятной и умной женщиной, госпожой Каро, у которой он гостил.
Госпожа Каро — молодая брюнетка, маленького роста, живая и подвижная, несмотря на легкую хромоту. Она одарена воображением и хорошим, ясным умом. Зюльма Каро — подруга сестры Бальзака, Лауры, и знают они друг друга с детства. У Бальзака к ней также дружеские и братские отношения, ибо «в ней нет этой женской мягкости, которая нравится. Это — античная честность, рассудительная дружба, у которой есть острые углы». Но эти острые углы скорее относятся не к рассудительности г-жи Каро, а к ее восторженному и влюбленному отношению к Бальзаку. Во всяком случае, он приятно проводит время в Ангулеме и приходит в веселое состояние духа, такое, что даже склонен на некоторые шутки. Однажды, под его диктовку, г-жа Каро написала письмо Чужестранке и вложила его в свой конверт, на котором была траурная рамка по случаю смерти какого-то родственника. Чужестранка приходит в негодование, и Бальзак, наивно извиняясь, отвечает ей, что он обладает самыми разнообразными почерками.
Около 20 мая Бальзак возвращается в Париж и со свежими силами садится за продолжение «Деревенского доктора». Переписка с Ганьской поддерживается аккуратно, и он сообщает ей всякие новости о себе и о парижской жизни. Хвастается, что старику Меттерниху понравился «Феррагус» и что получил о нем хвалебный отзыв от «царственной узницы» герцогини Беррийской. Есть в письмах просто сплетни о том, что Лакруа[179] («библиофил Жакоб») злостно обольстил хорошую женщину, а потом сам попался, сдуру женившись на какой-то актриске, которая взяла его под башмак, что Сандо в отчаянии от измены Жорж Санд уехал в Италию, что Жюль Жанен — «маленький, толстенький человек, который всех кусает», что Гюго, «женившись по любви, имея жену и детей, влюбился в актрису по имени Жюли, которая в числе прочих проявлений нежности послала ему счет прачки на семь тысяч франков, и Гюго вынужден был подписать вексель, чтобы оплатить это любовное послание», и, наконец, что Латуш — «это целый склад желчи», что Скриб болен от работы, и другие мелочи.
В начале сентября выходит «Деревенский доктор», и в сентябре же в «Эроп литтерер» начинает печататься начало «Эжени Гранде». В это же время приходит приглашение от Ганьской прибыть в Невшатель, самый ближайший город Швейцарии к французской границе. Бальзаку велено было держать свое путешествие в строгой тайне, дабы при его популярности и широких связях он не был опознан. Тогда Бальзак начинает распространять слух о том. что он вернулся к мысли об издании дешевой универсальной библиотеки современных писателей, в том числе и самого себя, и ищет для этого издания дешевую и хорошую бумагу, и что за этой именно бумагой он отправляется в Швейцарию. После такой плохо разыгранной увертюры Бальзак выезжает из Парижа 22 сентября и прибывает в Невшатель 25-го, где остается до 1 октября, а 4-го он уже опять у себя на улице Кассини.
О первой встрече Бальзака с Ганьской ходили всевозможные слухи; говорили, что, увидев Оноре, Ганьска хотела убежать, до того он ей не понравился, но единственное точное свидетельство мы имеем об этой встрече в письме самого Бальзака к сестре Лауре: «…Я должен рассказать тебе все мое путешествие. Я нашел там все, что может польстить тысячам тщеславий животного, именуемого человеком, самую тщеславную разновидность коего составляет, несомненно, поэт. Но что я говорю? Тщеславие! Нет, совсем не то. Я счастлив, очень счастлив, — в мыслях, ибо пока все обстоит по-честному. Увы! Проклятый муж пять дней не оставлял нас ни на секунду… Он переходил от юбки своей жены к моей жилетке. Городок маленький, и женщина, да еще знатная иностранка, не может сделать там ни одного шага, чтобы ее не видели. Я был, как на угольях. Сдержанность мне не к лицу.
Самое главное — это то, что нам двадцать семь лет, что мы восхитительно-прекрасны, что у нас самые красивые черные волосы в мире, нежная и очаровательно-тонкая кожа брюнетки, у нас обольстительная ручка и наивное двадцатисемилетнее сердце; настоящая госпожа де Линьоль, безрассудная до такой степени, что чуть было не бросилась мне на шею при всем честном народе. Не говорю тебе о колоссальных богатствах. Что значат они перед совершенством красоты, которую я могу сравнить с одной лишь княгиней Бельджойозо, только гораздо лучше? У нее томно-блуждающие глаза, а когда она смотрит в одну точку, они наполняются сладострастным блеском. Я опьянел от любви…
Так как мы долго еще не увидимся — ведь я наверное, отправлюсь в Нормандию и в Ангулем и вернусь еще раз в Женеву, чтобы повидаться с «ней», то я непременно должен был написать тебе несколько строк, сказать тебе, что, наконец, я счастлив. Я совсем как ребенок. Боже мой, как прекрасна эта долина Травер, как чудесно Бьенское озеро! Можешь себе представить — сидя там, мы услали мужа, чтобы он позаботился о завтраке; но мы были на виду, и вот, в тени большого дуба, она украдкой дала мне первый поцелуй любви. Потом, так как наш муж приближается к шестидесяти годам я дал клятву ждать, а она — сохранить для меня свою руку, свое сердце. Разве это не мило: вырвать мужа, который представляется мне похожим на башню, из Украины, и проделать шестьсот миль, чтобы соединиться с возлюбленным, тогда как он, чудовище, проделал всего сто пятьдесят?»
Через два дня по возвращении в Париж Бальзак сообщает Ганьской подробности того, как он доехал, причем уже называет ее на «ты», благодарит за волосы, из которых хочет сделать цепочку, и просит заказать хорошему художнику миниатюру и вделать ее в плоский медальон, — чтобы носил, на своей груди. «Моя дорогая Ева, итак, для меня началась новая, чудесная жизнь. Я тебя видел, я с тобой говорил; тела наши вступили в союз, как и наши души, я нашел в тебе все совершенства, которые любил; у каждого есть свои идеалы, и ты осуществила все мои мечтания… Теперь ты во всех моих мыслях, во всех строках, которые я напишу, во всех мгновениях моей жизни, во всем моем существе, и моих волосах, которые растут для тебя».
Из этого письма видно, что Бальзак не до конца был откровенен со своей сестрой, да и понятно это будет, если вспомнить еще одно признание, которое находится в том же письме к Лауре: «Я — отец, вот еще одна тайна, которую я хотел тебе поведать, и повинно в этом славное существо, создание самое наивное, какое только можно себе представить, упавшее, как цветок с неба; она приходит ко мне украдкой, не требует ни переписки, ни забот, и говорит: «люби меня год, а я буду любить тебя всю жизнь». Тут же он упоминает о той, «которая требует своей ежедневной порции любви и которая, хотя и сладострастна, как тысячи кошек, но не изящна и не женщина». Под этими двумя женщинами не следует подразумевать ни Берни, ни Кастри, которые существовали помимо их, и надо полагать, что Оноре было стыдно и перед сестрой, и, главным образом, перед самим собой, приобщить г-жу Ганьску к этому донжуанскому списку, так как он действительно был опьянен любовью.
Поездка Бальзака в Невшатель породила в Париже самые разнообразные слухи: кто говорил, будто он ездил с маркизой де Кастри, кто — что он был в Безансоне и устраивал крупное коммерческое дело, а кто-то видел его даже в долговой тюрьме Сент-Пелажи. Слухи эти не так нелепы, как кажется на первый взгляд: у
