— Это не милость, — сказал Венцлевич, — а выражение товарищества попавших в беду людей. Мы верим в победоносное завершение войны. После победы вы передадите эти деньги в фонд польского Красного Креста.
Яков принял деньги и сказал, что приобретет на них сигареты. Поручик Венцлевич спросил Якова: — Есть ли у вас какие-либо просьбы?
Яков ответил:
— Нельзя ли достать получше сапоги и нерваную шинель?
За несколько дней эту просьбу выполнили польские ординарцы, которые до службы в польской армии трудились портными и сапожниками.
Якову Джугашвили запрещалось ходить на лагерную кухню. Малишевский добился, чтобы к Якову был приставлен ординарец капрал Владислав Хмельницкий. Тот приносил Якову обед.
Лагерному начальству не нравились контакты польских военнопленных с Яковом Джугашвили. Его стали выводить на прогулки в сопровождении охранников.
Особые контакты установились у Якова Джугашвили с Марианом Венцлевичем. Венцлевич под разными предлогами заходил в камеру Якова: то досмотреть его вещи, то для проверки исправности замка. В это время он передавал Якову небольшие передачи — продукты и кое-что из посылок.
Польские пленные офицеры чем могли стремились помочь Якову. Во время одного из совещаний поляки — коменданты бараков — решили, чтобы сын Сталина ежемесячно получал одну стандартную посылку из тех, которые поступали в лагерь по линии Международного Красного Креста. Кроме того, было решено, что одну продовольственную посылку в месяц для Якова Джугашвили соберут сами польские пленные в своих бараках.
Не раз Мариан Венцлевич беседовал с Яковом Джугашвили в его камере с глазу на глаз. Яков узнал, что официальная фашистская печать продолжает клеветать на него. Во время одной из бесед Джугашвили попросил Венцлевича прийти к нему с хорошим переводчиком, ибо он хочет передать особо важное сообщение.
Просьбу его выполнили. В следующий раз к Якову вместе с Венцлевичем пришел польский поручик Корагини, владевший русским языком.
Газета «Жиче Варшавы» писала: «Яков Джугашвили, стоя по стойке «смирно», весь возбужденный и даже торжественный, сказал:
— Если мне не суждено вернуться на свою Родину, прошу сообщить моему отцу Иосифу Сталину, что я никогда не подводил его, а то, что преподносят гитлеровские пропагандисты, является несомненной ложью».
В тот же день Мариан Венцлевич был свидетелем беседы Якова Джугашвили с немецким комендантом лагеря полковником фон Вахтмейстером. Тот предложил советскому военнопленному, чтобы он обратился к коменданту лагеря с письменной просьбой о выдаче ему офицерского денежного содержания. Яков Джугашвили ответил, что не может этого сделать, поскольку ни один из пленных его соотечественников не получает денежного содержания, он не желает находиться в лагере на особом положении. Кроме того, он получает деньги и посылки от польских коллег, и этого ему вполне достаточно.
— У вас нет денег для советских военнопленных, ибо для этого нет юридических оснований, — добавил Яков. — А те деньги, которые вы предлагаете, будут за счет обкрадывания кассы военнопленных…
Однажды во время беседы с Франтишеком Гилем Яков вынул из зеленого футлярчика две свои записки. В одной из них было сказано: «Господину поручику Венцлевичу. Я достал у господина поручика Корагини суконный материал, и если Вас не затруднит, прошу отдать распоряжение в мастерскую, чтобы мне сделали полушинель. Я торопился, так как слышал, что мастерская закроется. Говорят, что она перегружена заказами. Так что если найдется какая-либо возможность, то прошу Вас не отказать мне в просьбе. Старший лейтенант Джугашвили». Текст второй записки: «Поручику Венцлевичу на память в знак уважения. Я спокоен и готов к самому худшему. Старший лейтенант Джугашвили».
Несмотря на то, что лагерь был на особом положении и его заключенные имели некоторые привилегии, никто из них не хотел сидеть за колючей проволокой, все мечтали о свободе. Пять отчаянных смельчаков предложили Якову Джугашвили принять участие в побеге. Он согласился.
Дело было крайне рискованным. Из опасных бритв Яков сделал магнитные стрелки для компасов, которые могли потребоваться при побеге. Днем Яков постоянно находился под наблюдением двух охранников. Ночью положение улучшалось: его стражники спали. И тогда Яков Джугашвили в конце апреля 1942 года принял участие в подкопе под колючей проволокой. Надо было прорыть ход; выводивший к дороге, а она шла вдоль лагеря к полям, заросшим пшеницей и рожью. Поля густые, в случае успеха можно было скрыться в них.
Газета «Жиче Варшавы» писала, что произошло обстоятельство, заранее непредвиденное. Когда около двенадцати часов ночи группа из шести беглецов выползла из лаза на дорогу, по ней бежал немецкий солдат — он опаздывал принять вахту у часового. Этот находившийся в отлучке солдат задержался в соседнем селе у какой-то женщины. Заметив беглецов, он на мгновение опешил, затем выстрелил из автомата в воздух. Беглецов через несколько минут окружили охранники с собаками и всех водворили в лагерь. Гестаповских начальников концлагеря прошиб, наверное, холодный пот, когда они узнали, что среди беглецов был сын Сталина.
После попытки группы узников бежать гитлеровские главари окончательно поняли, что они никогда не заставят Якова Джугашвили изменить Родине.
В то время группа советских разведчиков пыталась освободить Якова Джугашвили из фашистского плена. Об этом стало известно в 1985 году, когда в Барселоне вышла книга пламенной испанской коммунистки Долорес Ибаррури «Мне не хватало Испании». Она рассказывает, что в годы блокады Ленинграда в его пригороде, оккупированном Пушкине, стояла франкистская «Голубая дивизия» — единственное испанское соединение на германо-советском фронте. В списках офицеров штаба этой дивизии числился Луис Мендоса Пенья. В его удостоверении было сказано: возраст 24 года, родом из Куэнки, холост, прошел военную подготовку в Африке. Но он родился в другом месте и никогда не был в Африке. Воевал в рядах республиканской армии против африканцев-мавров в окопах под Мадридом в 1936 году.
С удостоверением офицера «Голубой дивизии» и ее красно-желтым знаком Пенья в немецкой форме разъезжал по Прибалтийским республикам. Его настоящее имя — Хосе Парра Мойя. Боевые товарищи называли его просто Паррита. Советский разведчик, он был прикомандирован к одной из немецких воинских частей. Никогда не терялся и сохранял абсолютное самообладание, когда немецкие контрольные патрули и даже офицеры гестапо проверяли его документы.
Долорес Ибаррури писала: «Какие же задания выполнял Хосе Парра Мойя в немецком тылу? В составе специальной команды он вместе с другими интернационалистами должен был участвовать в освобождении из концлагеря попавшего в плен сына Сталина. Операция эта по причинам, о которых Паррита так никогда и не узнал, провалилась. Но он провел ряд других операций, хотя и не столь сенсационных, но весьма результативных, по обезвреживанию планов врага. После выполнения этих опасных заданий Хосе Парра вернулся в строй, чтобы в открытом бою сражаться против фашистов».
Действия Парриты окутаны тайной. Побег Якова готовили смелые, преданные Советской власти люди. Они не боялись погибнуть при выполнении боевого задания.
«Гитлеру скоро конец!»
В приказе гитлеровского верховного командования за побег из концлагеря предусматривался расстрел. Он не распространялся лишь на американских и английских военнопленных.
