свои прожекты по переустройству общества.
«Однажды, – вспоминал Всеволод, – у меня был серьезный разговор с Володей Буковским, я сказал ему: «Я не революционер. Это не мой путь. Я не делаю подлостей, по мере сил помогаю хорошим людям. Я могу прийти на площадь, почитать мои любимые стихи, и мне плевать, что кто-то запретил их печатать. Но заниматься революционной деятельностью – это не мое призвание».
Никого из друзей-диссидентов Абдулов не предал. А когда в начале 70-х КГБ завел уголовное дело на Владимира Буковского и довел его до суда, Всеволод метался по Москве в поисках толкового адвоката, который отважился бы защищать обвиняемого. Просил он об этом, кстати, и Владимира Высоцкого. В конце концов «обменяли хулигана на Луиса Корвалана…».
В Школе-студии Абдулов чувствовал себя непринужденно и свободно. Свои театральные «университеты» он прошел давным-давно, еще школьником имел немалую актерскую практику, многие преподаватели были близкими приятелями родителей, бывали у них в гостях. Экзамены и зачеты по общеобразовательным дисциплинам Сева сдавал играючи. Пока однокашники еще размышляли о «сверхзадаче» простенького этюда, он уже уверенно и профессионально смотрелся на студийной сцене. Всеволод был легок в общении, со всеми ровен и доброжелателен, умел красиво ухаживать за девушками и стареющими актрисами, которые подрабатывали в училище на хлеб насущный. В общем, казался беззаботным баловнем, которому легко сходили с рук мелкие студенческие шалости. Среди сокурсников особо ярких индивидуальностей не наблюдалось. Разве что фактурно выделялся Борис Химичев да шустрый, подвижный Гена Корольков.
Неудивительно, что Всеволода тянуло к старшим, настоящим, во всяком случае уже дипломированным, актерам, во взрослые компании. Высоцкий, разумеется, тотчас познакомил его со своими друзьями с Большого Каретного. «Там, – вспоминал Абдулов, – была блестящая компания: Кочарян, Утевский, Макаров, Шукшин, – но им всем еще только предстояло состояться…» А в доме на Немировича-Данченко уже Высоцкий, по мнению Абдулова, «находил… то, к чему подсознательно стремился. Весь этот дом – легенда, сейчас он увешан мемориальными досками, а в те годы все эти люди были живы, встречались во дворе, запросто заглядывали друг к другу в гости. Когда Володя попал в театр Пушкина, там играла Фаина Раневская. Их тогда разделяла невероятная дистанция, а в этот дом она приходила запросто, как и он, и они общались на равных. Наконец, в нашем доме ему было просто хорошо…»
По окончании Школы-студии театральная карьера Владимира Высоцкого складывалась, мягко говоря, хуже некуда: постоянные конфликты в Пушкинском, временное пристанище в Театре миниатюр, неудачная попытка закрепиться в «Современнике», вынужденное возвращение в театр имени Пушкина… Потом, где-то в 1962–1963 году, затеплилась робкая надежда на создание нового театра, с идеей которого носился в то время его бывший однокурсник Геннадий Ялович и молодой режиссер Евгений Радомысленский. Основу составляли ребята с курса Высоцкого – Георгий Епифанцев, Валентин Никулин, Роман Вильдан, Елена Ситко, Мила Кулик, Валентин Буров, Карина Филиппова… Они служили в престижных московских театрах – МХАТе, «Современнике», имени Пушкина, однако реализация собственных надежд откладывалась на неопределенное время, и здоровые амбиции не позволяли им довольствоваться ролями второго плана. Позже к инициаторам присоединились Лев Круглый, Михаил Зимин, Сергей Десницкий, другие молодые актеры, в некоторых репетициях принимала участие и тогдашняя жена Высоцкого Людмила Абрамова. Органично вписался в творческую группу и Всеволод Абдулов. Несмотря на юный возраст и студенческий статус, он даже вошел в «ареопаг» – так называемый худсовет Московского молодежного театра, которого, по сути, еще не существовало. «Мы были невероятно увлечены, работали почти круглосуточно, и даже особо не задумывались – точнее, не осознавали, не хотели задумываться о том, что обстановка в стране начинает меняться в сторону некоторого ужесточения», – говорил Абдулов.
Впрочем, проблема, в общем-то, заключалась не столько в ужесточении общеполитической обстановки в стране, сколько в неопределенности, расплывчатости целей и задач зарождавшегося творческого коллектива. «Распались по собственной глупости, – бесхитростно объяснял Вильдан. – Радомысленский и Ялович начали спорить, кто будет главным. Делили шкуру неубитого медведя. Еще толком мы не оформились, а уже начались какие-то группировки. Сами себя на корню сгубили, хотя начинали очень хорошо». К репертуару они подходили достаточно строго – «Белая болезнь» Чапека, «Оглянись во гневе» Осборна… Позже Высоцкий привел в милицейский клуб, где квартировал новый театр, Василия Шукшина с его первыми драматургическими опытами. Правда, из этой затеи так ничего и не вышло.
Опыт совместной работы, пусть даже не слишком успешный, еще раз утвердил друзей во мнении, что в одиночку продержаться и выжить на густонаселенной актерской бирже практически невозможно. Талант сам найдет себе дорогу – слабое утешение для неудачников, самообман. Они договорились: отныне, раз и навсегда – работать артельно, а не порознь. Жить не порознь, а вместе, и если кого-нибудь берут куда-то, скажем, в кино сниматься, то он должен обязательно туда «продать» и друзей. Так понимали это братство и взаимовыручку и Абдулов, и Высоцкий.
Весной 1964-го Владимира после долгих проволочек утвердили на роль в фильм «На завтрашней улице». При этом начальник актерского отдела «Мосфильма» Адольф Гуревич (о котором говорили, что хорошего человека Адольфом не назовут) обещал выписать Высоцкому «волчий билет», если он сорвется.
Угроза срыва существовала. Всеми правдами-неправдами Абдулов со товарищи буквально навязались в съемочную группу. И летом шумная киноэкспедиция отправилась в Латвию, на побережье Даугавы. Там, в лесу, разместились по-походному, в палаточном городке, и это было удивительное лето. Правда, поначалу Высоцкий жаловался в письмах жене: «Никак, лапа, не посещает меня муза, – никак ничего не могу родить, кроме разве всяких двустиший и трехстиший. Я ее – музу – всячески приманиваю и соблазняю, – сплю раздетый, занимаюсь гимнастикой и читаю пищу для ума, но… увы – она мне с Окуджавой изменила. Ничего… это не страшно, все еще впереди. Достаточно того, что вся группа, независимо от возраста, вероисповедания и национальности, – распевает «Сивку-Бурку», «Большой Каретный» и целую серию песен о «шалавах». А Севка Абдулов получил письмо от геологов из Сибири – они просят прислать тексты песен и говорят, что геологи в радиусе 500 км от них будут их распевать. Так что все в порядке, и скоро меня посадят как политического хулигана…»
Что касается самой картины «На завтрашней улице», то ее, по общему мнению, просто не надо было снимать. Убогий фильм не самого лучшего режиссера по кошмарному сценарию. «Это мы все прекрасно понимали, – рассказывал Абдулов. – Но как радовались жизни!.. Мы в своей компании избрали собственное правительство: королевой-матерью был Савва Крамаров, премьер-министром – Гена Ялович, Володя – почему-то министром обороны. Я был министром внутренних дел, а также министром финансов и, пользуясь этим, совершил переворот… Жуткие события творились!..»
Не забывайте, самому старшему в этой компании – Высоцкому – в ту пору было лишь двадцать шесть, а самому младшему – Абдулову – на четыре года меньше. Мальчишки…
По окончании училища Всеволод стал полноправным актером МХАТ имени Горького. Поначалу его сценические успехи были достаточно скромны. Он, впрочем, удовлетворялся уже тем, что числился в труппе старейшего академического (!) российского театра, пусть даже едва дышавшего в те годы на ладан. Абдулов с жаром уверял: «Я в артисты пошел не за аплодисментами и признанием, а чтобы получать удовольствие от лицедейства… Я – счастливый человек. Что бы ни случилось, как бы тяжело ни было, что бы ни происходило, – у меня есть профессия, которая для меня в с ё. Своим любимым делом я начал заниматься бесплатно. А когда за это еще и платят… Это невероятное стечение обстоятельств, мне повезло. Никогда не нужно выбирать то, что тебе не нравится, но считается престижным, или то, что сейчас нужно. Или то, что тебе советуют другие. Ты должен собраться со своими мыслями и четко понять, что хочешь именно ты. Иначе испортишь себе всю жизнь…»
Есть люди, без которых невозможно представить себе искусство, даже если громкая слава, о которой на его пороге мечтают без исключения все, их обошла. Многим друзьям Севы повезло не в пример больше, чем ему. Зависти к ним он не знал, он их любил. И они его любили. И в общении с ним черпали вдохновение. Это необычайно важно: иметь рядом с собой не просто понимающего и готового помочь, это само собой, но именно вдохновляющего человека… Ощущалось это мгновенно. Добротой, обаянием, складом личности. Все дело в таланте дружбы. В этом смысле он был одарен необыкновенно. Искушает догадка, что и собственным творчеством, собственным актерским самолюбием он готов был поступиться ради успеха друзей.
Он унаследовал родительские традиции, и редкий день обходился без того, чтобы у него не гостевали друзья. Абдуловский дом в центре Москвы словно стоял на многолюдном перекрестке. Кто-то мчался на
