десять тысяч иен — это десять тысяч иен. С довольной улыбкой я покатала на ладони свернувшуюся трубочкой коричневатую бумажку, похожую на какой-нибудь экзотический южноамериканский плод.
Я проучу тебя, негодник!
Бас-гитарист сегодня играл ну просто из рук вон плохо. Очевидно, он стал музыкантом только для того, чтобы исполнять джаз, и ритм энка:
Пока я разрабатывала план мести, стрелки часов успели передвинуться на половину двенадцатого. Если я не попаду на поезд, уходящий в 11:45, всё пропало.
Чёрт побери!
Теперь я уже не успею переодеться. Придётся совершить марш-бросок, то есть мчаться на станцию прямо в кимоно, волоча за собой свою «громыхалку».
Под звуки бравурной мелодии, исполняемой моим чемоданом на цементном полу, я лечу по коридору, размётывая коленями полы своего кимоно. Комната оркестрантов находится в самом конце коридора. Я с силой толкаю дверь. Ансамбль в составе двенадцати человек, сняв смокинги и расположившись на циновках в своей убогой клетушке, смотрит по телевизору эстрадную программу.
— Извините за вторжение, — говорю я и кокетливо подмигиваю.
Ударник (он же — руководитель ансамбля) смотрит на меня с улыбкой — как видно, мой дурашливый тон пришёлся ему по вкусу. Я с опаской протягиваю ему экзотический южноамериканский плод — то бишь злополучную купюру:
— Это вам, поминальный пирожок.
Какое-то время он в недоумении разглядывает лежащую на моей ладони странную завитушку, а потом, сообразив, что это — денежная купюра, причём немалого достоинства, рассыпается не то смехом, не то серией междометий, выражающих одновременно и удивление, и радость. Тем временем бас-гитарист, опередив своего товарища, выхватывает у меня заветный трофей.
— Ну пока, — подмигиваю я на прощание и делаю им ручкой.
В миг повеселевшие музыканты, улыбаясь во весь рот, машут мне в ответ. Ну что, теперь мы квиты, господа? Кажется, я рассчиталась с вами за то напряжение, в котором вы держали меня всё это время. Как говорится, око за око. Шутка за шутку.
Выбежав из кабаре, я со всех ног помчалась на станцию Цуруми. Волосы выбивались у меня из причёски, но мне было всё равно. В ночном воздухе сеялась мелкая изморось, и асфальт покрылся тонкой плёнкой влаги. Я поняла это по звукам, издаваемым моим чемоданом. В сухую погоду он задорно грохочет:
Милый мой спутник, дорогая моя громыхалка. Куда бы ни потащила тебя твоя малохольная хозяйка, ты безропотно следуешь за нею.
Я попадаю на оживлённую улочку. Над мангалом, в котором жарят якитори[24], поднимается жирный чад. Я чувствую, как он вместе с пряным запахом соуса въедается в мои надушённые волосы. Отражаясь в мокром асфальте, мигают неоновые вывески. На ведущей к станции дороге тут и там виднеются золотистые кружочки. Что это — обронённые кем-то монеты?
Обычно я не очень-то концентрируюсь на окружающем пейзаже и вижу всё словно сквозь дрёму, но сейчас моё зрение работает как наведённая на фокус хорошая видеокамера.
Похоже, это плевки.
То, что я приняла за монеты, щедро высыпанные на дорогу, оказалось банальными плевками. Вот так всегда. Вечно вместо плевков мне чудится золото. Я везу чемодан, ловко лавируя между сгустками слизи.
Вперёд. Вперёд. Главное — не испачкать колёсики моей громыхалки. Вперёд. Вперёд. До самого дома.
Вот и станция Хигаси-Кавагути.
Даже если я сейчас ему позвоню, он всё равно не приедет за мной на машине. Придётся идти пешком. Домой, к Дайки.
— Привет. Это я.
Немолодая женщина в фурисодэ, взмыленная, среди ночи возвращается домой с чемоданом. В начале нашей совместной жизни, увидев эту картину, он добродушно хихикал.
Но теперь, по прошествии двух лет, ему, кажется, уже не до смеха.
— Привет, — коротко отозвался Дайки и мельком взглянул на меня, не отрываясь от телевизора, — там шла какая-то ночная программа. По лицу его скользнула улыбка, но в самом воздухе ощущалось что-то резкое, колючее, — у меня даже защипало кожу. «Не стоит обращать внимание. Может быть, мне просто показалось», — подумала я, злясь на себя за привычку реагировать на всякие пустяки.
— Ну ладно, я иду спать, — сердито произнёс Дайки. Висящее в воздухе напряжение материализовалось подобно электростатическому разряду. После беглого взгляда, брошенного в мою сторону, когда я вошла в дом, мой любезный так ни разу на меня и не посмотрел. Не промолвив больше ни слова, он удалился в спальню. Зачем же так, мне ведь больно!
«Интересно, до каких пор всё это будет продолжаться?!»
Стоило мне закрыть глаза, и я точно наяву услышала эти слова Дайки, сказанные мне во время нашей прошлой размолвки.
«Ты когда-нибудь бросишь это занятие?»
«Ну и чего ты рассчитываешь этим добиться?»
Чего добиться? Да ничего. Просто есть вещи, в которые я верю. И что же это за вещи?
Проще всего было бы сказать: я верю в успех. Это понял бы каждый. Но мы, люди с чешуёй вместо кожи, знаем, что путь к успеху — это вовсе не та окольная, ухабистая дорожка, по которой мы привыкли ходить. Видимо, то, во что я верю, принадлежит той же самой чёрно-белой реальности, что и наши с Дайки отношения…
Надо выключить телевизор. Шаря по столу в поисках пультика, я нечаянно задела локтем стоявшую на углу чашку. Она упала на пол и разбилась.
Дайки родился в декабре, под знаком Стрельца. Эту голубую чашку от Ричарда Джиньоли я подарила ему два месяца назад, на сорокалетие, — как тут было не разориться?
Дайки понравился мой подарок. «Вот это да! — воскликнул он. — Из такой чашки нельзя пить каждый день». Обычно она вместе с блюдцем стояла в книжном шкафу как украшение. И только время от времени Дайки осторожно извлекал её оттуда и пил из неё чай.
Сегодня вечером, сидя в одиночестве в этой комнате, он пил кофе. Из этой самой чашки…
Стоило мне подумать об этом, как в груди у меня поднялась волна раскаяния, и стало трудно дышать. Я тихонько прикрыла глаза, но что-то горячее подступило вдруг к векам, вырываясь наружу.
И я горько заплакала, как плачут все нормальные женщины.
Когда вешаешь кимоно на распялку, оно становится похожим на какое-то неведомое и страшное живое существо. Вот и теперь я невольно содрогнулась при виде своего огромного фурисодэ с расставленными в стороны рукавами. Оно pi впрямь напоминает пришельца из иных миров, готового вот-вот на меня наброситься. Интересно, до каких пор мне предстоит с ним сражаться?
Я лежу в ванне. Сегодня возле станции на глаза мне попалось наклеенное на телеграфный столб объявление: в сусичную требуется временный помощник на кухне. Оплата повременная, тысяча иен в час. Ничего себе! Работёнка, прямо скажем, не бей лежачего, а заработок похлеще, чем у меня. При этом никаких капиталовложений не требуется. Да и Дайки, наверное, встречал бы меня в ином настроении, чем сегодня. Весь вопрос в том, гожусь ли я для такого занятия?
Итак, предположим, я поступаю на работу в сусичную. Не для того, чтобы стать профессионалом этого дела, а просто так, чтобы перекантоваться. Наверняка очень скоро душа у меня заноет от какого-то неподвластного мне самой чувства. Скрытая под чистым белым халатом чешуя начнёт болезненно дыбиться.
