— В тот день я была дома. — Голос «типичной жительницы» резко изменился, в нем зазвенели трагические ноты. — Мой дом стоял в Пидмонте чуть выше линии водопадов, с таким расчетом, чтобы при полном приливе он оказался на берегу. Я слегка позавтракала — пара тостов с вареньем из апельсинницы, посыпанных петрушкой с собственного огорода, и стакан стаута.
Комната маленького сельского домика. За окном дождь, в камине горят дрова. Мариво торопливо вытирает измазанный вареньем рот.
— А там, в море, погода была ясная и солнечная. Я порхала от человека к человеку, стремительная и счастливая, .как солнечный зайчик.
Смена кадра.
Огромный сачок, на палубу выливается поток зеленовато-желтых тел. Сачок поднимается, уходит из поля зрения. В первое мгновение беспорядочно барахтающиеся существа показались чиновнику совершенно незнакомыми. В зимней своей форме они почти не напоминали людей. Узкие рыбьи хвосты, вместо рук — длинные змеевидные отростки, сглаженные, обтекаемой формы головы, рты, распахнутые в беззвучном, мучительном крике. Существа судорожно извивались, то удлиняя, то укорачивая свои тела, непрерывно меняя форму в отчаянном стремлении адаптироваться к воздушной среде. Весь экран заполнило одно искаженное болью лицо. В широко раскрытых, молящих глазах светился разум.
— Так это же оборотни!
На левой половине экрана появилась Мариво, печальная и торжественная, как Мадонна.
— Да, — кивнула девушка. — Это они, лапочки.
На палубу «Атлантиды» вышла женщина в высоких рыбацких сапогах. Подойдя к оборотню, она выстрелила ему в затылок из большого блестящего пистолета и тут же, не оборачиваясь, направилась к следующей жертве. После каждого выстрела одно из мокрых зеленоватых тел судорожно дергалось.
— Ну вот, с этим покончено. Теперь за борт.
Неожиданно на экране возникла сцена, снятая с точки зрения оборотня, падавшего в океан. Поверхность воды стремительно надвигалась, белый пенный взрыв, и вот уже оборотень мчится прочь от корабля. Слева и справа плыли его соплеменники — прекрасные, обезумевшие от радости, свободные.
На палубе команда копошилась у двух излучателей.
И снова в кадре комната с так и не убранными со стола остатками завтрака. Стук в дверь.
— Входите!
Через порог шагнула женщина, поразительно похожая на Мариво, только чуть постарше и пожестче.
— Гогетта! Заходи, раздевайся. Почему так рано? Есть будешь или уже позавтракала?
— Ну что ты ерунду говоришь, я же всегда тебе рада. Ой, а там Мушкет вышла на палубу.
Широкие плечи, высокая, агрессивно выпяченная грудь, тяжелый, упрямый подбородок — да, странноватое имя вполне соответствовало воинственному виду особы, появившейся в левой части экрана.
— Мушкет… — чуть задумалась Гогетта.
— Да, и у нее интрижка со штурманом.
Командиршу на мгновение сменил стройный, изящный мужчина с живыми, насмешливыми глазами.
— Штурман — человек сдержанный, даже чуть-чуть нелюдимый. — Теперь Мариво обращалась к чиновнику. Гогетта, похоже, не замечала, что в ее беседе с сестрой участвует кто-то третий. — А об их романе знают теперь все. Это смущает штурмана, унижает. А Мушкет, наоборот, в полном восторге. Прямо упивается его унижением.
— Извини, пожалуйста, — прервал ее чиновник, — но откуда ты все это знаешь?
— Разве вы не заметили серьги?
Мариво откинула завесу из косичек; с мочки нежного, розового ушка свисал янтарный листик с серебряными прожилками, тонкий и изящный, как стрекозиное крылышко. Изображение листика надвинулось, заполнило весь экран. Теперь чиновник мог различить элементы схемы — телевизионный приемопередатчик, процессор, блок памяти, декодер нервных сигналов. Элегантное, простое в применении устройство, обладательница которого могла, не прибегая ни к какой иной технике, болтать с подружками, принимать любые телевизионные программы, сохранять для нового просмотра любые зрительные впечатления, вроде особо прекрасного заката, а также копировать, собственной своей рукой, рисунки старых мастеров, заниматься исследовательской работой, учиться и преподавать, да все, что угодно — хотя бы даже отсылать свои сны на машинный анализ. Ее мозг становился элементом невидимой интерактивной системы, круга настолько огромного, что центр его находился в каждой точке, а граница нигде.
— Внепланетчики, и те не имели ничего подобного, — с горечью заметила Мариво. — Одни только мы сумели слить все средства общения воедино. Ни с чем не сравнимые ощущения — словно пребываешь в нескольких мирах одновременно, словно живешь и своей собственной жизнью и второй, невидимой. А вы мастерили тем временем этот свой мнемонический дворец, неуклюжий и безобразный. Наша методика была несравненно выше. И все это рухнуло в одночасье. Не случись этой проклятой катастрофы, сейчас и в ваших ушах были бы такие серьги.
— Господи! — в ужасе воскликнул чиновник. — Так это ты что, о Травме рассказываешь? Да, действительно, там же был какой-то корабль — видимо, эта самая ваша «Атлантида». И каждый член экипажа непрерывно передавал все свои ощущения.
— Вы сами будете рассказывать или послушаете все-таки меня? Да, конечно, весь экипаж состоял из актеров, импровизаторов — как называются сейчас люди, живущие сверхинтенсивно, напоказ?
— Навешивают им приемодатчики, что же еще. Именно с этой целью и затеяли весь этот проект.
— Господи, столько труда — и зачем?
— Вот и я тоже спрашиваю, — вмешалась Гогетта, обнаружившая наконец третьего собеседника. Сеть — вещь очень полезная, тут нет никаких сомнений. Сеть учит и воспитывает, приобщает к достижениям культуры и развлекает. Но слушать ощущения каких-то там полуразумных тварей, почти животных, — нет, просто ума не приложу.
— Но как же они прекрасны, эти животные! — хихикнула Мариво. — Впрочем, мы немного отвлеклись. Вы, — она снова обращалась к чиновнику, — воспринимаете драму «Атлантиды» очень ограниченно, в узенькой полосе среднего диапазона. Вы не чувствуете такие мелкие, но неизмеримо важные вещи, как боль в ладони, обожженной тросом, как запах океана и прохладное дуновение соленого бриза. Вам недоступны и мощные переживания актеров, « вы о них только догадываетесь по внешним проявлениям. Спектакль оставит вас почти равнодушным, так что я ограничусь показом двух его второстепенных персонажей — хирурга и тралмастера. Никто уже не помнит, как их звали, поэтому я дам трал-мастеру экзотическое имя Андерхилл, а хирурга назову Гого — в честь своей драгоценной сестрицы.
Гогетта стукнула Мариво по плечу, сестры расхохотались и исчезли с экрана.
Того сунула пистолет в кобуру, отерла рукой вспотевший лоб, посмотрела вверх. На фоне ярко-синего неба четко вырисовывались черные решетчатые башни двух подъемных кранов; между кранами, вровень с их верхушками, висел Калибан — круглая, чуть подтаявшая с краю льдина. Затем она посмотрела вдаль, где черными поплавками плясали на воде головы оборотней.
— Господи, — сказала Гого, подойдя к ближайшему излучателю, — какие же они красивые.
Андерхилл на мгновение оторвался от экрана, широко улыбнулся.
Рука тралмастера опустилась на пульт, тронула одну из ручек. Излучатель плавно развернулся, а вместе с ним и белая пенная полоска, ярко, словно мелом по линейке, прочертившая поверхность океана — верхний край пузырьковой завесы.
— Видишь, сколько их там, целое стадо, — снова обернулся он к Того и тут же взялся за микрофон:
— Ноль-один, и сближаем!
