этой станции ты сходишь.
И вот я приношу в жертву себя.
– Э-э… шучу, шучу, на этой неделе, на следующей, на следующей, не горит, ну… пойдет? Верным путем.
воскресенье
Просыпаешься и не просыпаешься. Смотришь сны. В качке настроений. Переходные состояния преследуют тебя, как плохо сбалансированное колесо.
Что может сделать позитивно ориентированное воображение? Вероятно, много. Гораздо больше, чем нам кажется. Вот пожалуйста, только взгляни – с той стороны зеркала тебя ждет подарок от фирмы. День, когда ты вступаешь в новую должность, мгновение счастья после сдачи экзамена, радостные, завороженные глаза влюбленного в тебя партнера, удивление окружающих, когда ты сделаешь что-то, что, казалось, невозможно было сделать.
День, когда ты запрешь кассу, опустишь лифты, свернешь программу, встанешь и пойдешь домой, и от последнего моста, который, впрочем, был страшно далеко, не останется даже воспоминания. Генералов, королей, несушек, дам, валетов и прочий курятник засосет ад стихии.
Сделай глубокий вдох и расслабься. У тебя в резерве есть еще одна таблетка. Помнишь? Ты взял ее на всякий случай. Помню. Да. Теперь запей водой, как рекомендуется в инструкции. И вот уже барби очень хорошо.
Внезапно в этот день, в данный момент ты становишься бескомпромиссным и отважным. Стоишь лицом к лицу с последствиями. Во время утреннего кофе протягиваешь руку в направлении большой порции фактов. Расслабляешься в ведерке белого шампанского и читаешь серьезную рецензию на свой последний фильм. Критика не оставила от него камня на камне. Слишком мало взрывов. Продолжение будет лучше, уверяешь ты в телеинтервью.
Ну, еще разок снимем, и все. Но снимем с креста. Воистину, воистину. Жжет меня. Что? Неизолированные провода… Почки. Печенка. Говенный день. Уй!
понедельник, ранним утром
Просыпаешься и по-прежнему остаешься, к несчастью, собой. Весь мятый, смотришь на вдавленный в стул изношенный кокаиновый спортивный костюм, меж тем котелок заполняют критические желудочные мысли. Свалявшееся комковатое лицо с трудом поддается процессу ежедневной ликвидации щетины. Теперь до тебя доходит мрачная правда. Этот порошок был поддельный. Зелень была поддельная. Все поддельное-переподдельное. Морилка! Это морилка. Не красное дерево.
пятница
– Но как этот гад разливался, какие фильмы крутил… Ну да, это немного, я вижу, что немного, и не собираюсь скрывать, что немного. Но вот сами увидите, как заберет, тут немного, но штука мощная, по- настоящему мощная, шесть по одному и три, а один за два. Давай десятку, тогда покажу тебе, нет, ну правда крепкая, правда крепкая, здорово забирает, что я вам врать буду? Вот чтоб мне сдохнуть!
– Ну, – говорит Альфонс, по-прежнему трезвый, как жопа, – встречу я этого говноеда, весь этот порошок в нос ему вобью, так что у него реладорм из сраки посыплется.
понедельник, ранним утром
Дважды сильная рвота всухую. С двух часов ночи конвульсии. Несомненные симптомы накачки котелка до границ боли. Какая-то общая неудовлетворенность и противные телевизионные галлюцинации. Необходима немедленная операция по ликвидации. Все данные в корзину. Резет всей системы. Все нужно будет начинать заново. Загрузить папки. Конфигурировать. Ярлыки. Утренний хлев, наполненный уриной информации. А организм не принимает ничего. Ни жидкостей. Ни твердых веществ. Так что же? Звонить другу?
Глюкоза нужна немедленно. Страшный какой выход. Только, Господи, пусть будет по чему выходить. Но мне плохо становится даже при одном воспоминании о той вечеринке с пасхальным вертепчиком в главной роли.
Мне не хочется. Ну не хочется. Не хочется так, что ну совсем не хочется.
вторник
Ух какая сегодня Бася веселая, улыбчивая, сияющая. Она была на совещании.
– Вы даже не представляете, как нас хвалил директор.
В сущности, хвалил он так ее, потому что она менеджер, который руководит лучшим отделением Гамбургер Банка, потому что она выполнила план и благодаря ей мы все получим сейчас премию, да, но только премию, в чем мы, наверное, отдаем себе отчет, получат не все, ведь некоторые предпочли болеть, а за них работать пришлось другим, не так ли?
– Так или нет? – Бася игриво улыбается. – А знаете что? Директор хотел встретиться со мной. Он мне говорит: пани Бася, нам обязательно нужно встретиться, мы должны поговорить, кстати, вы замужем? Я даже не знала, что ему сказать. Почему он меня спросил об этом?
– Ты слышал, что несла эта корявая уродина? – Только в задней комнате Гоха становится собой. – Он спросил, замужем ли она. Корова глупая. Да я бы с нею на одном гектаре, а директор ее клеит. Такую корявую. Ты знаешь, какие у него телки? Я, когда была в Варшаве, видела, он с такой пришел, закачаешься, ты и представить себе такую не можешь, просто в голове не умещается, а она мне рассказывает, что директор клеит ее, Басю косоглазую. Она что, уже совсем придурковатая? Что у нее в ее головенке творится? А уж эти ее ноги, а, кстати, ты знаешь, что она не кончила институт? Не знаешь? Так вот, не кончила. Как попала сюда? Дурацкий вопрос, на каком ты свете живешь? Знакомства, все просто, ее папаша этот, ну, ты знаешь кто. Он знаком с тем шефом, ну, ты знаешь, кого имею я в виду? Дура глупая, думает, что я не знаю, что она, как читают лекции в институте, по телевизору только видела, в каком-нибудь сериале, наверно. А ты знаешь, где эта стерва еще работала? В Макдональдс я спрашивала тех, кто там работал, говорят, такая сволочь была, тихо… прется сюда, ковыляет.
понедельник
– Кшись, ты мне лучше покажи, как и что с этим. Тут? Где? Здесь? Ну, а когда с предохранителя снял, то что? Тут? Тут? Ага… погоди, сперва это, а потом тут, да? Ну, знаю, вижу, и что теперь? Дальше уже само? Ничего больше делать не нужно? Только нажать? Ну, раз ты так говоришь, то, значит, наверно, так и есть.
Война – отец всех вещей. Изобретение – мать потребностей. Потребности же генерируются машинками для производства башлей.
– Старик, придется тебе подкинуть еще две сотни, – говорит Кшись.
– Две? Чего так дорого? – спрашиваю. – За что две?
– Потому что джема нет, ты ведь не хочешь остаться без пальцев? – Кшись смотрит на меня без тени улыбки.
– Без пальцев-гребальцев, – говорю я, но Кшися это не развеселило, видать, он давно не принимал жратвы и уровень серотонина, который возрастает после каждой, скажем так, трапезы, упал у него до уровня озверения.
– И еще мне полета за хлопоты. – Кшись отдает себе отчет, что результат подобного рода торговых сделок всегда в пользу тех, кто неколебимо стоит за подлинные ценности, правду, красоту, родину и традиционную кухню.
– Ты с меня шкуру сдираешь, – говорю я и вытаскиваю деньги.
– Было бы с кого сдирать. – Кшись непреклонен.
– Было… – Я протягиваю ему то, чего он так жаждет, а он мне то, что должен отдать.
– Чего, по уткам стрелять будешь? – спрашивает Кшись, пересчитав сумму и сменив модель физии с хари лажанувшегося с порошком альфонса на милую мордашку мальчика, которому мамочка только что бросила из окошка булку с маслом и ветчинкой. У других мальчиков нет таких богатых родителей, и они завидуют его везухе. Ведь ежели у Кшися хотимчик насчет венгерской колбаски, то никаких «отстань» или «подожди до ужина» быть не может.
– Нет, по тыквам, – грустно говорю я, потому что две с половиной сотни – это вам не хвост собачий.
– Не все то тыква, что блестит, – говорит заслюнявившийся Кшись. – Ну скажи, ответь, на хрен это тебе?
