Спать вам, боюсь, придётся на чердаке — но уж не обессудьте: гостей полный дом набился.
— Я люблю чердак, — сказала Вельда. — Пойду, если вы не возражаете.
— Благодарю за ужин, — добавил я, чувствуя некоторую неловкость, поскольку теперь уже отчётливо видел: Фёдору неприятен факт моего присутствия в доме.
— Подожди, — остановил он. — Я хочу с тобой поговорить.
— Со мной? — не понял я.
— Да-да. А ты иди, Вельда, иди.
Мы с Вельдой застыли на пороге кухни.
— Найдёшь меня? — шёпотом спросила она. Я кивнул, улыбнулся и, притворив за ней кухонную дверь, вернулся за стол, посмотрел за окно, в котором отражались освещавшие кухню свечи и за которым шумели на ветру невидимые в вечерней мгле ёлки. Фёдор достал из шкафа водку, налил рюмку мне, рюмку себе и спросил в упор:
— Ты кто такой? Я вижу за тобой чертовски длинную тень.
— Это гарольдов плащ, — сказал я и, выпив рюмку, заел котлетой. Фёдор потёр щетину на подбородке и сказал полувсерьёз:
— Смотрится жутковато. Это ты спас Вельду? Я вижу. Вижу по твоей длинной тени.
Он был хорошим колдуном.
— Я спас её, — подтвердил я. — Я и моя подруга. Но выглядело это совсем не по-геройски.
— Не важно, — отрезал Фёдор. — Ты спас жизнь эльфу, а как — это ерунда. Но тень твоя мне не нравится. Знаешь, что мне кажется... — он опять порылся в шкафу, достал оттуда пожелтевший рассыпающийся том энциклопедии по анатомии и положил на стол передо мною. — Мне кажется, ты старше этой книги.
— Вам не кажется, — ответил я, приподнял кончиком мизинца обложку энциклопедии и увидел год издания — 2017.
Мы выпили по второй.
— Что ж... — подумал вслух Фёдор и посмотрел на меня прищуренным глазом — так, как художники смотрят на объект, достойный быть запечатлённым на холсте. — Я рад, что спутник Вельды такой необычный человек, а не серая посредственность, которая будет мучить её своим духовным убожеством, и которую она, в силу природного благородства, не сможет сразу от себя прогнать. Вижу, тебе есть чем с ней поделиться.
Он налил по третьей, но пить пока не стал.
— Понимаешь ли, — сказал он, — эльфы — они выше нас.
— Так точно, — отчеканил я.
— Не-ет, — Фёдор поводил указательным пальцем, — ты не понимаешь.
Очевидно, так оно и было, и потому я приготовился слушать. Я знал, что Фёдор будет учить меня жизни и попытается копаться в моей душе; у меня иногда получалось выходить из подобных ситуаций так, чтобы не обидеть собеседника и не уронить собственного достоинства, но в этот раз я решил ничего не предпринимать. Во-первых, Фёдор предоставил нам ночлег, и поступок сей в некотором роде давал ему право потолковать со мною о том о сём. А во-вторых — и это главное, — я действительно чувствовал, что не понимаю, кто такие эльфы, кто такая Вельда, — и не пытался скрыть от себя факт непонимания. Так что Фёдор, уча жить, как ни удивительно, мог сообщить полезную информацию.
— Ты не понимаешь, — сказал он. — Скажи мне, странный человек, ты когда-нибудь задумывался, насколько сильно мышление зависит от физиологии? Наверняка ведь не задумывался. У эльфов физиология совсем не такая, как у нас, ты понимаешь это? У них другая логика, другие рефлексы, совсем другое восприятие. Ты отдаёшь себе в этом отчёт?
Я со смирением ответил, что отдаю, и робко заметил, что, какая бы у кого физиология ни была, логика у всех одна и та же, и любой, кто родился на нашей планете, умеет отличать верх от низа, а раз так, то с ним и договориться можно — при желании.
— А есть у тебя желание? — осведомился Фёдор.
— Желание? — я наморщил лоб. — Хоть отбавляй.
— Интересно, какова природа этого желания... — пробормотал Фёдор каким-то на редкость оскорбительным тоном. — Впрочем, долго гадать тут не нужно. Поскольку эльфы — следующая ступень эволюции по отношению к людям, то вполне естественно, что любому из нас очень хотелось бы обогатить генофонд человечества эльфийской ДНК. Но тут необходимо себя сдерживать. Эльфы живут гораздо дольше людей и практически не стареют. Поэтому им не надо размножаться в таком количестве, в каком плодимся мы, люди. Как следствие — у них практически отсутствует половое влечение.
— Послушайте, Фёдор, — не выдержал я, — позвольте мне самому разобраться, у кого какое влечение!
Фёдор отшатнулся, словно не ожидая, что его слова могли быть расценены как вмешательство в чью-то личную жизнь. Он растерялся, и стало понятно: он не грубиян, не толстокожий кретин — он учёный, антрополог (или, если быть точным, эльфолог), который оседлал любимого конька и говорил не обо мне и Вельде, а об абстрактных людях и абстрактных эльфах, и даже в мыслях не посмел бы кого-либо обидеть. Он испросил прощения, пожал мне руку, выпил со мною третью рюмку, и налёт мрачности испарился с его лица. Он продолжил, одновременно и осторожнее, и непринуждённее:
— И всё-таки, Ал... Тебя можно называть Ал? — Тут поблизости живут несколько американских семей; хорошие ребята, вот только прозвища их зело прилипчивые.
Я охотно посмеялся и милостиво согласился побыть один вечер Алом.
— Так вот, Ал, — говорил Фёдор, — придётся тебе забыть всё, что ты знаешь о женщинах. Только не обижайся — ведь оно и к лучшему. Человеческие женщины — что тут говорить? — порочны и к греху прелюбодеяния склонны. За Вельду же ты всегда можешь быть спокоен. Мышление у эльфов иное, нежели у людей, и никакие общие понятия, вроде верха и низа, тут не помогут.
И Фёдор изложил мне теорию происхождения разумной жизни на Земле — такую, какой она стала после открытия Гил-Менельнора и произведённых на нём археологических изысканий.
В начале двадцать первого века всё ещё считалось, что предки человека жили в Африке, откуда впоследствии распространились по Европе, Индии, Китаю и Америке. Иной версии и быть не могло, поскольку о седьмом континенте — Гил-Менельноре — ничего (за исключением маловразумительных мифов про Атлантиду) не знали, и никаких его следов на дне океана обнаружено не было. Оно и не удивительно: ведь Гил-Менельнор никогда не тонул — он просто провалился в другое измерение. Произошло это около семи тысяч лет назад — а до той поры загадочная прародина разумных существ находилась в одном с нами пространстве, и до неё — если построить хороший корабль — вполне можно было доплыть. Это, однако, мне уже было известно. Не знал я другого.
— Эволюция, — говорил Фёдор, — создав сорок тысяч лет назад кроманьонцев, не остановилась, как не останавливалась она до этого на неандертальцах и гигантопитеках, и появились первые эльфы. Они и мы произошли от общего предка, который называется унипитек, и который попал на Гил-Менельнор по перешейку, соединявшему этот континент с Северной Африкой. Означенный перешеек погрузился на дно Атлантического океана примерно сто пятьдесят тысяч лет назад после мощного землетрясения, но расстояние между Гил-Менельнором и Африкой было невелико, и небольшие группы людей и эльфов в разные эпохи переплывали пролив Паланнэн и жили на необъятных просторах необжитой земли, то распадаясь на племена, быстро впадавшие в дикость и вымиравшие, то становясь основателями на удивление высокоразвитых древних цивилизаций. Однако кузницей истории был Гил-Менельнор, поскольку именно там предпочитали жить эльфы — а их культура развилась намного быстрее человеческой. На то имелись объективные причины. Эльфийские организмы более человеческих приспособлены для интеллектуальной деятельности. Их мозг быстрее обрабатывает информацию, их память хранит полученные знания дольше нашей. Вдобавок, они не стареют. На осмысление мира уходят многие годы; люди, пытавшиеся понять эту жизнь, старились, и уже ни к чему не могли применить свои знания, когда они у них в д
