нас радиатором железной громадины.
— Анатолий Иванович, — сказала Катя, поднимаясь с сиденья и не отвечая мне, — заедьте за нами через полчасика.
— Океюшки, Катя, — согласился Валдаев и уехал, едва мы успели выйти.
Передние колёса ожидавшего нас самосвала достигали метров пяти в высоту; от них шло неприятное гудение и веяло нагретым железом и машинным маслом. В кабину титанической машины вела лесенка; под ней на каменном полу копошились трое людей. В темноте на их заросших бородами лицах белела кожа вокруг глаз.
— Екатерина Иосифовна, — дохнул кто-то из них перегаром и носками, — как вы вовремя! Вот ведь говнище-то, выключаться не хочет, встало тут и стоит. Ну, мы перезапустили его, оно и пытается всё повернуть куда-то вправо. Заклинило его, мать-перемать.
— Ага, ага, — кивнула Катя, брезгливо помахав ладонью перед носом, — я сама разберусь. Можете погулять пока, ребята.
— Хорошо, господа стажёры, мы вам тогда мешать не будем. — Все трое заросших поспешно уползли, по-обезьяньи сутулясь и смердя.
— Ну и уроды, — Катя надула щёки, дунула на прядь волос, сползшую на лоб. — Никогда им не доверяла.
— Это морлоки, что ли?
— Какие морлоки? — заключённые. Отбывают наказание. А ещё здесь вкалывают колдуны с поверхности, которые хотят стать Гражданами Города. Кто хочет у нас жить, сначала должен отработать два года в промзоне. Из деревень, когда случается неурожай, приходят сюда работать за миску супа. Потом уходят, как посевной сезон настаёт.
— В моё время были люди, типа таких. Их называли гастарбайтеры.
— Моего отца десять лет назад арестовали и отправили сюда. Наверное, он уже умер...
Катя скривилась и, перекинув через плечо сумочку с приборами, полезла по лесенке в кабину самосвала.
— О, ну если и там воняет... Там воняет! Воняет! ФУ-У-У!!!
— Твой отец был слаб душой? — спросил я, забравшись следом и усевшись на широкое крыло перед открытой дверью кабины, в которую из-за тесноты втиснуться не смог.
— Тебя Валдаев задел? — Катя включила плоский дисплей, располагавшийся рядом с рулём, прочла на нём нечто нехорошее, стукнула по нему кулаком. — Валдаев — рабочая скотина, не обращай внимания. Такого быдла вокруг нас до черта.
— Быдло... — хмыкнул я.
— Алекс, будь добр, не беси меня. Из-за тебя я пропустила момент, когда можно было зайти в служебное меню! Теперь опять перезагружать всё придётся... Я пьяная и до сих пор ничего не соображаю. А если ты немедленно не засунешь свою язвительность себе в одно глубокое место, то я сама её тебе туда засуну, да так, что дерьмо из носа вылезет!
— Прошу прощения. Я хотел сказать, что мне интересно, кого ты считаешь тупым быдлом.
— Тех, кто всегда тащится за остальным стадом, и кто покупается на самую простую пропаганду.
— А ты идёшь за всеми?
Катя подумала.
— Я шла.
— А теперь?
— Теперь — не знаю. Сказать по правде, Лиона... После того, как ты вывел меня из ангара, мы с ней поговорили, и я многое поняла... Кристаллы у тебя?
— Держи.
— Ага, спасибо... — Катя приняла из моих рук коробку, замерла, в сердцах швырнула горсть кристаллов в лобовое стекло и упала головой на руль. — Лиона...
— Катя, сколько можно плакать?
— Извини, опять подвесило... Что делать? — мы с ней... дружили давно. Но недавно я поняла, что она за человек. Второй такой... Второго такого человека нет на всей Земле. Она... Она не верила мне. Она думала, что я специально сдружилась с ней, чтобы узнать её мысли и донести «чёрным». Дескать, каждого стажёра так проверяют. Потому что стажёры — это кандидаты на очень ответственные посты. Она многое рассказала мне о Городе. И ещё она сказала, чтобы я слушала тебя.
— Катя, — сказал я, следя за отсветами компьютерного экрана на её лице, — ты знаешь, что такое мамихлапинатана?
Катя не знала; я объяснил. Катя вопросительно посмотрела на меня; на её лице больше не было слёз.
— Ты что-то знаешь... и я что-то знаю. И мы чувствуем... недоговоренность. Какую, Алекс? Какая недоговоренность между нами?
— Ты хитрая, — сказал я ей.
— Я тупая.
— Это не важно. Важно, что хитрая.
Катя поняла,
— Что тебе от меня надо? — спросила она зло.
— То же, что и от остальных: чтобы от меня
— Ты хочешь, чтоб я пошла к чёрту?
— Не забудь: теперь моя очередь спросить, чего тебе от меня надо. Чего?
— Ни-че-го.
— А что нужно Анжеле Заниаровне? Я могу склонить на сторону кланов кучу народа. Почему Анжела Заниаровна позволяет мне жить в Городе и заставляет тебя со мной возиться?
— Ты себя переоцениваешь. — Катя встряхнулась, собрала с пола кристаллы, подключила к приборной панели самосвала свой верный карманный компьютер. — Кого ты можешь тут склонить? Стажёров? Послушай, Алекс, ну и идиот же ты! Ни один из стажёров не согласится променять полную блестящих перспектив жизнь на существование в диких лесах. Кем они будут в Городе? — Правителями. А в лесах? — Трупами. И потом: если б ты попробовал «склонить» хоть кого-нибудь, это сразу бы зафиксировали системы слежения, которых в Городе сам знаешь сколько. Помнишь, когда тебя только подселили ко мне, мою дверь начали ремонтировать? Так вот, ни черта её не отремонтировали. Над ней просто присобачили ещё одну камеру и датчик ментальной активности, чтобы засекать твои попытки колдовать.
— У-гу, — протянул я. — Если ты параноик, это ещё не значит, что тебя не преследуют... А ты всё-таки работаешь на Анжелу Заниаровну.
— Что это за слово — «работаешь»! Работает с тобой Анжела Заниаровна. А мне платят деньги за постояльца, живущего в моей квартире.
— Ага... Вносят за меня квартплату... И больше ничего? Я тебе не верю.
— Как знаешь.
— Значит, ты не докладываешь им, что я говорю, что я делаю, какое впечатление у тебя оставляю?
— Зачем мне докладывать, если есть тотальный контроль?
— И ты не провоцируешь меня ни на какие действия?
— На какие ещё, к чёрту, действия? Тебя не надо провоцировать. Если б ты не был нужен «чёрным» для других целей, то уж давно жарился в печке. За одно только доброе лицо, вопиющее о несправедливости нашего общества.
— Так что же им от меня нужно?
— Анжела Заниаровна мне не докладывает, — сказала Катя. — Но можно пораскинуть мозгами. На
