испытание произойдет не раньше июля.
Главный военный советник президента адмирал Лехи твердо сказал Трумэну:
— Атомная бомба — самая дурацкая штука, которую мы когда-либо делали. Она точно не сработает, это я вам говорю как специалист по взрывчатым веществам.
Через три недели, 9 мая 1945 года, на совещании у государственного секретаря Стеттиниуса решили свернуть поставки по ленд-лизу Советскому Союзу и Англии, поскольку Германия разгромлена и военные действия в Европе завершены. 11 мая Трумэн подписал директиву. 12 мая остановили погрузку и приказали судам, которые уже были в Средиземном и Черном морях, развернуться и следовать назад.
Москва и Лондон выразили возмущение. Вспыхнул скандал, и распоряжение отменили. Трумэн признавал потом, что это было одно из худших решений его президентства. В Москву заглаживать конфликт отправился Гарри Гопкинс, у которого сложились неплохие отношения с московскими руководителями. К сожалению, он страдал от тяжелого недуга желудочно-кишечного тракта и часто оказывался в больнице.
Сталин принял Гопкинса 26 мая 1945 года. Вождь сказал, что если это попытка надавить на Советский Союз, то это серьезная ошибка. Сталина не утешало, что Англию тоже лишили ленд-лиза. Вождь беседовал с Гопкинсом в общей сложности шесть раз. Гарри Гопкинс удачно съездил в Москву. После его визита на некоторое время атмосфера двусторонних отношений ощутимо улучшилась.
Трумэн записал в дневнике: «Русские всегда были нашими друзьями, и я не вижу, почему так не будет всегда».
12 сентября 1945 года военный министр Стимсон на заседании кабинета предложил поделиться с Москвой ядерными секретами, чтобы снять подозрительность и сомнения в двусторонних отношениях. Его поддержал только заместитель государственного секретаря Дин Ачесон. Большинство министров не захотело делиться столь важным секретом. Но когда в июле и сентябре 1946 года американцы проводили испытания ядерного оружия на атолле Бикини, пригласили советских экспертов, прикомандированных к комиссии ООН по атомной энергии, а также корреспондента газеты «Красный флот».
Отношение к Советскому Союзу стало меняться в последние недели сорок пятого и первые месяцы сорок шестого года. Сталин хотел окружить себя поясом дружественных государств вместо санитарного кордона, который был до войны, превратить Центральную Европу в надежный буфер для защиты от нападения. На Западе видели, что Сталин насадил прокоммунистические правительства во всех странах, где была Красная армия, и что свободными выборами в Восточной Европе и не пахнет.
На Западе плохо понимали, почему так происходит. Один из иностранных корреспондентов в Москве заметил:
— Нет специалистов по Советскому Союзу, есть только разные степени непонимания.
«Мне трудно примирить любезность и внимание, которое Сталин оказывал лично мне, с чудовищной жестокостью его массовых расправ, — вспоминал Аверелл Гарриман. — Те, кто не знал его лично, видели в Сталине только тирана. Но я видел в нем и другое — ум, удивительное владение деталями, расчетливость. Для меня он был более информированным, чем Рузвельт, и более реалистичным, чем Черчилль, в некотором отношении — самым эффективным лидером военных лет… Сталин остается для меня самой неразгаданной и противоречивой личностью в моей жизни».
Был ли советский вождь способен к искренности?
— Все государства маскируются, — однажды сказал Сталин, выступая перед партийными пропагандистами, — с волками живешь — по-волчьи приходится выть.
В зале засмеялись.
— Глупо было бы все свое нутро выворачивать и на стол выложить, — продолжил Сталин. — Сказали бы, что дураки…
«Со Сталиным, когда он был в хорошем настроении, контакт был легким и непосредственным, — вспоминал один из руководителей Югославии. — Сталин был холоден и расчетлив. Однако у Сталина была страстная натура с множеством лиц, причем каждое из них было настолько убедительно, что казалось, что он никогда не притворяется, а всегда искренне проживает каждую из своих ролей».
«Он был приучен жизнью, полной заговоров, — считал французский президент Шарль де Голль, — скрывать подлинное выражение своего лица и свои душевные порывы, не поддаваться иллюзиям, жалости, искренности и видеть в каждом человеке препятствие или опасность. Молчал Сталин или говорил, его глаза были опущены, и он непрестанно рисовал карандашом какие-то иероглифы…»
Черчилль пребывал в плену старой схемы «хороший царь — дурные советники». Премьер-министр говорил, что маршал Сталин вынужден считаться со сторонниками твердой линии в политбюро.
Его министр иностранных дел Энтони Иден объяснял журналистам:
— Ухудшение отношений с Советским Союзом связано с внутренним положением страны. Сталин вынужден соглашаться с волей политбюро.
На встрече в Тегеране Черчилль объяснял, что неподготовленная высадка во Франции приведет к ненужным потерям — погибнут десятки тысяч солдат. Сталин ответил:
— Когда один человек умирает — это трагедия. Когда двадцать тысяч — это статистика.
Энтони Иден рассказывал коллегам, что Сталин показался ему очень маленьким, его движения напоминали кошачьи. Иден, конечно, знал о его преступлениях, и он пытался представить, как с рук Сталина капает кровь, но картина никак не складывалась. Западным политикам трудно было совместить образ обаятельного и разумного лидера, с которым они вели переговоры, с его ролью кровавого убийцы.
Сталинская «теплота» была порождением жесткости режима. Он был единственным, кто имел право пойти на компромисс и отступить от прежней позиции. Западные политики и дипломаты принимали это за его личную мягкость и готовность к компромиссам.
В Вашингтоне решили, что прямой и откровенный разговор со Сталиным поможет понять, чего хотят русские. Послом в Москву назначили генерал-лейтенанта Уолтера Беделла Смита, который был начальником штаба у Эйзенхауэра, — главного менеджера войны, мастера деталей с ясным представлением о целом. Ему объяснили:
— Генералиссимус Сталин несколько раз выказывал недоверие к карьерным дипломатам и, напротив, отличал военных. Военный, который воевал в Европе, лучше сможет понять русских и получит откровенные ответы на вопросы, которые начинают нас раздражать.
Сталина тогда именовали генералиссимусом.
Через день после Парада Победы, 26 июня 1945 года, президиум Верховного Совета СССР принял указ об установлении высшего воинского звания Генералиссимус Советского Союза. На следующий день звание присвоили Сталину. Еще в марте сорок третьего Сталин пожелал стать маршалом. Он с удовольствием носил маршальскую форму с широкими золотыми погонами и брюки навыпуск с красными лампасами. Потом его, видимо, стало раздражать, что он оказался одним из многих маршалов, и он прельстился возможностью поставить себя выше всех военачальников и принял давно забытое звание, забавно звучащее для русского уха.
Уолтера Беделла Смита отправили в Москву еще и потому, что он был выходцем из бедной семьи. Высшего образования не имел. Единственный генерал в американской армии, не окончивший военное училище в Вест-Пойнте, из-за чего кадровые офицеры смотрели на него свысока. В Вашингтоне рассчитывали, что простой человек найдет общий язык с большевиками.
4 февраля 1946 года нарком Молотов отправил временному поверенному в делах США в СССР Джорджу Кеннану письмо:
«В ответ на Ваше письмо от 31 января сообщаю, что Советское Правительство согласно принять г-на Уолтера Беделла Смита в качестве Чрезвычайного и Полномочного Посла Соединенных Штатов Америки в Советском Союзе.
Прошу Вас, г-н Поверенный в Делах, довести о вышеизложенном до сведения Правительства Соединенных Штатов Америки и принять уверения в моем весьма глубоком уважении».
Смит полетел в Москву через Берлин.
28 марта 1946 года главноначальствующий Советской военной администрации в Германии генерал Василий Данилович Соколовский и его политический советник Владимир Семенович Семенов передали из Берлина по ВЧ-связи Молотову телефонограмму о беседе с новым американским послом Смитом:
